— Мне кажется, я не слишком против того, чтобы лететь, — сказал я.
— Я очень хочу лететь! — пылко сказала она.
Я моргнул.
— Филипп Нолан был Человеком Без Страны, — сказал я,-и он об этом не беспокоился. Мы с тобой будем Парой Без Планеты.
— Это неважно, Чарли.
Прозвучало второе предупреждение.
— Мне казалось, что для тебя это было важно не так давно, в машине, когда я ругал Землю.
— Ты не понимаешь. Эти скоты убили мою сестру. Я хочу выучить их язык так, чтобы проклясть их.
В этом был смысл.
Но размышление об этом радости не доставляло. Два g застигли нас обоих с головами, повернутыми набок. Наши щеки расплющились о койку, шеи перекрутило. Спустя целую вечность поворот дал нам достаточно времени, чтобы вернуть головы на место, а затем еще на одну вечность настало тор— можение.
Были еще «малые» маневренные ускорения, а затем прозвучал сигнал «ускорение окончено». Мы отстегнули ремни и позаимствовали одежду из шкафа Билла. К этому времени вернулся и сам Билл. Он глянул на синяки и царапины, которые были у нас на противоположных щеках, и фыркнул:
— Пташки-голубки. Ладно, все на берег. Время поговорить.
Он вынул одежду наших размеров, щетку и расческу.
— С кем? — спросил я, торопливо одеваясь.
— С Генеральным секретарем Объединенных Наций, — просто сказал он.
— Господи Иисусе.
— Вроде того, — согласился Билл.
— Как с Томом? — спросила Норри. — Он в порядке?
— Я говорил с Пэнзеллой, — ответил Билл. — С Мак-Джилликади все нормально. Он некоторое время будет похож на клубничный йогурт, но ни— каких серьезных повреждений…
— Слава Богу.
— Пэнзелла привезет его сюда вместе с остальными через… — он сверился со своим хронометром, — …через пять часов.
— Нас всех? — вскричал я. — Какой же величины этот корабль? Я скользнул в ботинки.
— Все, что я знаю, это мои приказы, — сказал Билл и повернулся, чтобы идти. — Я должен проследить, чтобы вы, все шестеро, были доставлены на Скайфэк как можно скорее. Еще я должен — надеюсь, вы помните, — держать рот на замке.
— Почему Скайфэк? — снова поинтересовался я.
— А что, если остальные не захотят быть добровольцами? — спросила Норри.
Билл обернулся, искренне изумленный.
— Что?
— Ну, у них нет таких личных мотивов, как у нас с Норри.
— У них есть гражданский долг.
— Но они штатские.
Он все еще не мог понять.
— Разве они не люди?!
Норри сдалась.
— Ведите нас к Генеральному секретарю. В тот момент никто из нас не понял, что Билл задал действительно хороший вопрос.
Токугава был в Токио. Тем лучше; в его кабинете для него все равно места не было. Семеро штатских, шесть военных офицеров. Трое из последних принадлежали к Космической Команде, другие трое были национальными военными. Все тринадцать имели высокий ранг. Это было бы очевидно, даже если бы они были голыми. Все до одного держались спокойно, сдержанно, ни один не сказал лишнего слова. В этой комнате ощущалось достаточно власти, чтобы протрезвить и последнего алкаша.
И это была взволнованная власть, нервная власть, столкнувшаяся не с формальным случаем, а с подлинным кризисом, слишком хорошо сознающая, что делает историю. Те, кто не выглядел свирепыми, выглядели чрезвычайно серьезными. Шут, который оказался бы перед владыками, настроенными таким образом, принял бы яд.
А потом я заметил, что все военные и один штатский героически старались наблюдать одновременно за всеми в комнате и при этом не выглядеть подозрительно. Я упер руки в боки и расхохотался.
Человек в кресле Кэррингтона — простите, Токугавы, — явно удивился.
Не оскорбился, не рассердился даже — именно удивился.
Нет смысла описывать внешность или перечислять достижения Зигберта Вертхеймера. К моменту написания этих строк он все еще Генеральный сек— ретарь Объединенных Наций, и его фотографии в средствах массовой информации, как и список его действий, говорят сами за себя. Добавлю только, что он оказался (неизбежно) ниже ростом, чем я ждал, и плотнее. И еще одно, совершенно субъективное и аполитичное впечатление: в те первые секунды оценки я решил, что его знаменитое мрачноватое достоинство, столь излюбленное политическими тележурналистами, есть черта скорее присущая изначально, чем приобретенная. Она была причиной его внушительной карьеры, а не результатом. Он вовсе не казался человеком, лишенным чувства юмора, но был искренне удивлен тем, что кто-то нашел смешную сторону во всей этой суматохе. Он выглядел невероятно усталым.
— Над чем высмеетесь? — вежливо спросил он. Он говорил с едва заметным акцентом.
Я покачал головой, продолжая безудержно хихикать.
— Не уверен, что смогу вам это объяснить, господин Генеральный секретарь. — Что-то в выражении его губ заставило меня попытаться. — С моей точки зрения, я только что вошел в фильм Хичкока.
Он задумался над моими словами, на мгновение представил, каково это — быть обычным человеком, брошенным в компанию возбужденных львов, и только усмехнулся.
— Тогда по крайней мере мы можем попытаться сделать диалог живым, — сказал он.
Большая часть его усталости была результатом плохой переносимости низкой гравитации — неудобства от того, что жидкость приливает к верхней части тела, чувства переполнения в голове и головокружения. Но это сказывалось только на его теле.
— Давайте продолжим. На меня произвели большое впечатление ваши фильмы, мистер…