— Но это и есть жизнь.
— Чушь! Это существование. Жизнь — это нечто другое. Жизнь — это мечта, познание, стремление к новому. Черт побери, вероятно, если бы Толстяк не оторвал мою задницу от Земли, я сейчас был бы уже трупом, но уверяю тебя: если бы я не был десантником, я бы не оказался здесь. Имей я выбор — совершить смертельно опасный прыжок в какие-нибудь южноамериканские джунгли или просидеть всю жизнь страховым агентом в Бруклине, я выбрал бы прыжок в джунгли.
— Даже если бы тебе пришлось умереть?
Мэрфи улыбнулся.
— Даже тогда. Ведь всегда есть надежда. Ведь если я отправляюсь на задание, я вовсе не мечтаю о том, чтобы меня подстрелили, я иду, чтобы видеть, обонять, слышать, ощущать все, что только можно.
— Даже ценой безвременной смерти?
— Даже так. Видишь ли, умирая, я буду знать, что жил полной жизнью, испытал все, что может испытать человек. Сделал все, что возможно. Конечно, всегда есть риск, что тебя что-то остановит на твоем пути, что-то вырубит. Жизнь несовершенна — особенно для мечтателей.
— Именно риск и беспокоит меня.
— Нет риска — нет славы, приятель.
Клякса изумленно присвистнул.
— Значит, ты не думаешь, что по сравнению с другими Ахимса Толстяк был ненормальным?
Мэрфи расправил плечи.
— Клякса, иногда не мешает немножко поджарить себе пятки, чтобы самоутвердиться. Мне кажется, Ахимса нуждаются в объективной самооценке. Их дела плохи.
— Я подумаю над тем, что ты сказал. Ты смотришь на безумие совсем по-другому.
— Ага. — Мэрфи продолжал говорить, замечая, что Клякса начал сплющиваться. — Да, что означает эта кривая сопротивления на экране? Мне казалось, ты говорил, что магнитные линии заморожены в диске сращения и что они развивают угловое ускорение через горизонты.
— Я еще раз объясню это тебе, человек. — Мэрфи не расслышал едва различимое бормотание Кляксы: — Нет риска — нет славы. Нет риска — нет славы.
Виктор Стукалов застал Мику Габания в оружейном отсеке за чисткой одного из ружей. Он облокотился на барьер, отгораживающий полки с оружием, и воскликнул:
— Что я вижу, Мика? Если бы рядовой чистил оружие без приказа — это еще можно представить. Но лейтенант? Я думал, что это занятие для низших чинов.
Мика взглянул на него, вскинув бровь.
— А что, ты видишь вокруг много низших чинов, Виктор? Часть подразделения улетела к звездам. Другие строят базу на Тахааке. Здесь мы обязаны сами чистить свое оружие.
— Может быть. Какой большой путь прошли мы после Афганистана. — Он покачал головой. — Половина спецназа работает среди звезд под началом американского капитана. Половина американских десантников выполняет приказы русского майора. Куда мы отправимся в следующий раз?
Мика пожал плечами и иронически улыбнулся.
— Кто знает, товарищ майор? Судьба играет с нами странные шутки, да? — Он положил ружье на колено и уставился в пустоту. Его огромные ручищи безвольно покоились на ружье, под светлой кожей бугрились могучие мышцы.
Голос Габании смягчился — он спросил:
— Что мы делаем, Виктор? Какова истинная цель всего этого? Где правильный путь? Для меня все ориентиры потеряны.
Стукалов сжал руки и наклонился вперед.
— Я помню те времена, когда наш мир казался довольно запутанным, сложным местом. Мы спрашивали себя, правильно ли мы поступаем, вторгаясь в Афганистан. Партия сменила курс, стала равнодушной, оставив нас в замешательстве. И правда, что же нам делать дальше? Мы посылали оружие кубинцам, поддерживая революцию и защищая простой народ, а американцы и арабы посылали оружие афганцам, поддерживая контрреволюцию и защищая простой народ.
— Это было ошибкой? — Мика смотрел на него отсутствующим взглядом. — Государство дало нам все, Виктор, и я полагаю, что немного преданности не повредит.
Стукалов покачал головой:
— Я не предатель. Просто я думаю о том, как изменился образ наших мыслей. Мне интересно, кто такие люди. Капитализм был заклятым врагом. Но Ленин, Сталин, Троцкий — никто из них не встречался ни с Шисти, ни с Ахимса. Мика, все изменилось. У нас теперь нет такой роскоши, как разделение мира на белое и черное. Проблема в том, дружище, выживет ли кто-нибудь из нас вообще?
Габания дернул плечом.
— Не могу поверить, что все те годы партия ошибалась.
— Из-за твоего отца, Мика? — осторожно спросил Виктор.
— Он был врагом народа! — яростно выкрикнул Габания, напрягая мышцы и сжимая кулаки. — Он предал наши общие идеалы! Правильно, что его казнили. Я мог бы собственноручно нажать на курок, Виктор!
Стукалов кивнул.
— Конечно, это не мое дело, но ты ничего не слышал о твоей матери после того, как ее отправили в лагерь?
Лицо Мики окаменело.
— Никто не получает писем из ГУЛАГа, товарищ майор. Может быть, она стала полезным гражданином государства. Может быть, и нет. Может быть, она мертва, что, впрочем, не меняет дела. Не так ли?
Виктор вздохнул.
— Прости, друг. Мне не надо было говорить об этом. Просто я думал, после того, что все мы увидели…
Габания ответил по-прежнему вежливо, но несколько высокомерно:
— Не утруждай себя заботой о моей частной жизни, товарищ майор. Ты отвечаешь за действия вверенного тебе подразделения и за защиту интересов государства и партии. Исполняй свой долг. А я буду исполнять свой, Виктор.
Виктор слабо улыбнулся.
— Да, Мика, я совершенно согласен с тобой. И снова прошу тебя простить меня за то, что потревожил старые воспоминания, Прости меня. — Он выпрямился и медленно пошел прочь. Его душа была в смятении от того, что уже произошло, и от того, что еще могло произойти.
Светлана подняла глаза от компьютера и посмотрела на Сэма.
— От Моше ничего нет. Ничего. Мы не можем связаться ни с кем из АСАФа.
Глаза Сэма сузились, челюсти сжались.
— А “Призрак”? С ними можно связаться?
Она поорудовала странными рычагами, которые частично уже были приспособлены для человеческих пальцев.
— Привет Тахааку, это “Призрак”.
Она с облегчением вздохнула.
— Отлично, “Призрак”, мы хорошо слышим вас. Хотим сообщить, что с АСАФом связи нет. Они исчезли. У нас нет никакой информации, кроме того, что они больше не отвечают на вызовы линии передач. Не отвечает ни одна из групп. Мы полагаем, что это вмешательство Ахимса. Больше ничего не можем сказать на данный момент. Их безопасность под вопросом.
Несколько минут она слушала.
— Прием, поняла. В случае, если с вами потеряется связь, мы будем знать, что это произошло по вашей воле. Никаких свидетельств того, что Ахимса вмешались или вышли на связь, нет. — Пауза. — Поняла. Всего хорошего. Удачи и скорости вам, “Призрак”. — Она нахмурилась, отключила систему и откинулась назад, уставившись в пустоту. — Они тоже пытались связаться с АСАФом. Ничего, Сэм. Словно команда Моше выпала из космоса.
— Что они передавали в последний раз? — Сэм ломал голову в поисках логического объяснения их молчания.
— Моше говорил, — сказала она, — его точные слова: “АСАФ, слушайте меня. Мы вступаем на территорию ООП. Запомните, люди, это Ливан. Подчиняйтесь первому и второму законам, и бог вам поможет”. Это записано почти месяц назад по нашему времени. Возможно, позавчера для них, да?
Сэм закрыл глаза и глубоко вздохнул.
— А больше ничего? Никаких SOS? Ничего вообще?
Она покачала головой:
— Нет. Но нет также никаких причин считать, что они подверглись нападению. Наверное, их молчание — это простая осторожность. Предупреждение, что ли.
Сэм сел рядом с ней, крутя головой в тревоге.
— Что еще мы выудили из компьютерной системы Пашти? Мы узнали о гравитационных колебаниях, сгущении плазмы, колебаниях Н-временной рамки, эргоцентрических грависоматиках, генераторе нулевой сингулярности, и этот список можно продолжить. Мы уже можем действовать так же, как и они, даже продвинуться дальше, понять саму суть — как система работает и как ею пользоваться. — Он бормотал, тяжело дыша. — Напряги воображение, сколько у Ахимса есть способов выследить АСАФ или выкинуть их из космоса?