— В этом государстве, в этой империи, — говорил он мне, — надежда человечества. Это что-то, что делается не ради чьих-то личных интересов, а ради самого дела. Ты понимаешь меня, Клейн?
— Зачем ты мне все это говоришь? — спросил я, проглатывая слюну.
— Остальные ребята — хорошие ребята, умелые. Но это все. Вот разве что Рит… но Грейл и Хассманн? Да что с них взять? Они безмозглые придурки. Инструменты. А ты, Клейн, можешь соображать. Иногда это, может быть, трудно заметить… но я наблюдал за тобой. В конце концов идеи до тебя доходят. Так вот, Клейн, государство — прежде всего. Это будет развивающийся город, понимаешь?
Я был увлечен тем, что он говорил. Мне казалось, что я впервые в жизни слышу что-то новое, чистое. Преданность, которая превыше всего личного. Вот о чем мне сейчас говорил Бек, и это казалось неопровержимо. Может быть, если вспомнить, в каком положении мы находились, то все это покажется смешным, но у Бека была способность заставлять даже в поражении видеть радость и надежду.
— Прежде всего, понимаешь? — повторил Бек. — Даже прежде женщины.
Гельбор сидела на краю нашего плота и болтала в воде ручкой. Я взглянул на нее и проглотил слюну. Как ни воодушевляли меня рисуемые Беком образы, одно я все-таки должен был признать.
— Иногда прежде всего бывает женщина, Бек, — сказал я.
И что же сделал Бекмат, когда это услышал?
Он вынул пистолет и, пока я только соображал, что происходит, застрелил Гельбор. Я уже знал, как метко Бек стреляет. Пуля попала ей в голову. Даже не вскрикнув, девушка свалилась в воду и скрылась из виду.
Когда я увидел, как она, словно кусок глины, падает с плота, все мои внутренности сжались в плотный комок. В то же время по телу прошло что-то неописуемо сладкое и болезненное. Я в гневе вскочил на ноги.
— Ты придурок! Я тебя убью за это!
— Государство прежде всего, Клейн, — голос Бека был несообразно с ситуацией мягок. — Надо быть последовательным.
— Ладно, — с трудом проговорил я, — государство прежде всего.
С этого момента я стал непоколебимо верен Беку. Я впервые в жизни узнал, что такое настоящая преданность. Если бы не эта преданность, я, думаю, никогда бы не смирился с тем, что не отомстил за смерть Гельбор.
И все-таки вся ситуация была абсурдна. Вот мы — почти мертвецы, а Бек разглагольствует о государстве и империи. Во время нашего путешествия он со мной еще не раз говорил на эту тему, в подробностях излагая свои планы. Он установит между городами регулярное сообщение, сказал он, уничтожит банды кочевников и организует станции, на которых путники смогут пополнять свои пищевые запасы. Все это было прекрасно, не ясно было только, как нам все это сделать.
Но как я уже говорил, теперь я просто влюбился в эту мечту, и вместо того, чтобы относиться к ней со скептицизмом или порицать, я принимал ее со всей серьезностью.
На второй день плавания по реке мы заметили тот ориентир, по которому мы должны выйти к воротам: колонну из нержавеющей стали высотой в тысячу футов. Она была обветрена и местами изъедена. Она явно простояла здесь долго, и также явно было то, что воздвигли ее уже после того, как ядерный взрыв уничтожил ворота. Жившие в те времена люди поставили ее зачем-то в качестве ориентира.
За колонной находилась неглубокая долина длиной около двух миль, обрамленная двумя скругленными валами. Мы вытащили шлюп на сушу и проехали по долине до места, где валы соединялись. В месте соединения или, точнее, прямо перед ним в земле образовалась трещина, зияющий провал, довольно длинная. А прямо над трещиной находилось что-то, что не сразу и заметишь.
Оно походило на огромное, прозрачное, очень чистое желе бледно-лилового цвета. По форме это был удлиненный овоид, большое яйцо.
Бек взглянул на алхимика. Хармен кивнул.
— Мои расчеты оказались верны. Это оно.
Мы вышли из шлюпа, чтобы посмотреть вблизи. Когда мы трогали материал ворот, то возникало ощущение, словно опускаешь руку в очень неплотную жидкость. Может, неплотное масло. Вещество не препятствовало движению, но на ощупь было прохладным и скользким.
Трещина имела глубину в несколько сотен футов. То, что она проходила именно тут, было, вероятно, случайностью. В том смысле, что она была побочным продуктом ядерного взрыва, произошедшего несколько столетий назад, так как кругом земля была значительно искорежена, и трещины поменьше расходились во всех направлениях.
Мы вернулись в шлюп, чтобы посовещаться.
— Откуда мы знаем, что они еще работают? — раздраженно бросил Грейл.
— У тебя есть какой-нибудь прибор, чтобы проверить их? — спросил Бек Хармена.
Алхимик помотал головой.
— К сожалению, нет. Можно только испытать. Кстати, у ворот есть направление. Входить надо с определенного места. Если войти с этого конца яйца, прямо посередине долины, то попадешь на Землю. Если попытаешься войти под любым другим углом, то никуда не попадешь. А чтобы попасть с Земли на Каллибол, все надо сделать наоборот.
Хассманн вздохнул.
— А если они не работают, то грохнешься на дно пропасти. Здорово!
— Ты играл и в более рискованные игры, Хассманн. — Бек устроился поудобней на водительском кресле и завел двигатели.
— Ты же не хочешь нас всех вот так туда грохнуть! — возмутился Грейл. У него слегка выступил пот. — Надо вначале послать кого-то одного! Посмотреть, работают ли они! Посмотреть, что там с другой стороны…
— А если не работают, что ты будешь делать тогда, Грейл? Сидеть здесь и умирать с голоду?
Говоря это, Бек развернулся так, чтобы смотреть Грейлу прямо в глаза. Мы все молчали. Грейл рассмеялся. Бек отъехал назад, чтобы взять хороший разгон. И вот мы на полном ходу помчались прямо на ворота. Вот мерцающее большое яйцо уже прямо перед нами… и тут Грейл и Рит вдруг дали очередь из «Джейнов», стали орать и хохотать, чтобы выпустить нервное напряжение…
Внезапно настала полная темнота. И тут же мы выехали на солнечный свет… и, черт! Мы все поняли, почему Каллибол называют Темным миром.
С тех пор нам приходится на глазах носить фильтры. Солнце обожгло мне глаза, словно каленое железо. Миллионы красок пейзажа резанули по глазным яблокам, как ножи.
Как светло! Как здесь светло!
V
Вы когда-нибудь были в реакторном цехе, когда опускают экраны? Это то же самое. Свет! Сквозь окна шлюпа лил ослепительный свет. За долю секунды я получил впечатление об очень ярких цветах, а после этого больше ничего не видел, кроме ослепительного света. Я вскрикнул от резкой боли в глазах и зажал их руками.
Все смешалось. На меня тяжело навалился Хассманн. Все кричали и сходили с ума, а Грейл и Рит все палили из пулеметов и орали во всю глотку.
Я понял, что мы приземлились на другой стороне, так как шлюп тряхануло, и он покатился вперед, вздрагивая и покачиваясь. Вскоре он остановился. Я услышал, как ругается Бек, требуя тишины.
— Броневые щитки! — кричал он. — Броневые щитки, вы, придурки!
Его пронзительный голос заставил меня действовать. Я нашел рычаг, который опускал часть броневых щитков на окнах, а затем закрыл и амбразуры. Бек, спотыкаясь, ходил по шлюпу, хватался за всех, кто ему попадался, и дергал за рычаги. Он оттащил громко протестующих Грейла и Рита от пулеметов. Постепенно все утихло. Все щитки были опущены, и мы оказались в кромешной тьме.
Бек включил внутреннее освещение. Мы сидели внутри своего стального кокона, глядели друг на друга, обливались потом и пытались снова обрести зрение.
Что там снаружи? Куда мы попали? Грейл снова вскочил и бросился к одному из «Хаккеров», но Бек оттолкнул его назад.
— Думаешь, боеприпасы у нас бесконечны?
— Мы тут сидим вслепую и ничего не делаем! — почти прокричал Грейл. — Да там может быть что угодно. Нас могут уничтожить!
— ЗАТКНИСЬ! — гаркнул Бек.
Это было типично для Грейла — от страха впадать в истерику, но в данном случае он говорил за всех нас. Мы все боялись — боялись неизвестности, того, что может находиться за бронированными бортами шлюпа. Даже Бек был далеко не спокоен.