Ладно, подумал Джон Томас, поскольку они все знают лучше и не сочли нужным даже обратиться ко мне... он просто скажет Луммоксу, чтобы тот не пытался под страхом наказания полакомиться своей тюрьмой -- и остается надеяться на лучшее.
Луммокс попытался уклониться от спора. С его точки зрения, это было так же глупо, как попытка заключить голодного мальчишку в тюрьму из шоколада и бисквитных пирожных. Один из рабочих прислушался, опустил свою голову и сказал:
-- Похоже, что гора заговорила.
-- Он таков и есть, -- коротко ответил Джон Томас.
-- Ага, -- человек посмотрел на Луммокса и вернулся к работе.
Человеческая речь, которую можно было услышать от внеземных существ, была не в новинку, особенно в стереопрограммах; и человек, похоже, воспринял ее как должное. Но вскоре он снова остановился:
-- Вообще-то, это никуда не годится, чтобы животное говорило.
Джон Томас промолчал: это были не те слова, на которые стоило бы отвечать.
Наконец у него появилось время тщательнее поинтересоваться тем, что беспокоило его в Луммоксе. Впервые он заметил тревожащие его симптомы в утро злосчастной прогулки Луммокса: две припухлости, расположенные где-то в районе плеч. Со вчерашнего дня они увеличились, что обеспокоило Джона Томаса, так как он думал, что это простые синяки, хотя поставить синяк Луммоксу было не так просто.
Похоже, что Луммокс как-то случайно поранился во время своей пробежки. Выстрел из базуки мистера Ито не принес ему никакого вреда: на том месте, где ударил заряд, была лишь небольшая, чуть припудренная ссадина; взрыв, который мог бы уничтожить танк, был для Луммокса не больше, чем легкий пинок копытом... он удивил, но не принес вреда.
Луммокс мог поранить себя, прорываясь сквозь садовый домик, но это выглядело неправдоподобно. Скорее всего, он пострадал, когда обвалился виадук. Джон Томас знал, что такая катастрофа могла убить любое земное животное, способное вместиться под своды виадука, например слона. Конечно, телосложение Луммокса было далеко не столь хрупким, как у слона... и все же он мог пострадать при этом обвале.
Черт возьми! Припухлости стали больше, чем раньше, настоящие опухоли, и поверхность их мягче и тоньше, ничем не напоминая броню, в которую Луммокс был закован с головы до ног. Насколько Джон Томас помнил, Луммокс никогда не болел: отец тоже никогда не упоминал, чтобы с Луммоксом что-то было не в порядке. Он не менялся ни сегодня, ни вчера, ни позавчера -исключая то, что все рос и рос.
Сегодня вечером надо посмотреть дневник дедушки и записки прадедушки. Может быть, он в чем-то ошибается...
Джон Томас попытался вдавить своей палец внутрь одной из опухолей: Луммокс слегка дернулся. Джон Томас остановился и обеспокоено спросил:
-- Болит?
-- Нет, -- ответил детский голосок, -- щекотно.
Ответ ничего не дал. Джон Томас знал, что Луммокс боится щекотки, но обычно для этого требовалось нечто вроде лома или мотыги. Значит, опухоль очень чувствительна. Он уже был готов продолжать дальнейшее исследование, как его остановил голос из-за спины.
-- Джон! Джонни!
Он повернулся. С другой стороны клетки на него смотрела Бетти Соренсен.
-- Здорово, Червячок. Получила мое послание?
-- Да, но только после восьми. Ты же знаешь, какие у нас в общежитии правила. Привет, Луммокс! Как ты себя чувствуешь, малыш?
-- Отлично, -- сказал Луммокс.
-- Эти идиоты вытряхнули меня из постели еще до рассвета. Чушь какая-то, -- сказал Джон Томас.
-- Наконец-то тебе повезло увидеть рассвет. Но из-за чего вся суматоха? Я думала, что слушание будет только на будущей неделе.
-- Так оно и должно было быть. Но явился какой-то столичный сундук из Межзвездного Департамента. Он и потребовал...
-- Что?
-- А в чем дело?
-- В чем? Да во всем! Я не знаю этого человека из столицы. Я думала, что придется иметь дело с судьей О'Фаррелом... и я знаю, как его пронять. А этот новый судья... ну, тут я не знаю. А во-вторых, у меня появились кое-какие идеи, над которыми надо еще подумать. -- Она нахмурилась. -- Мы должны добиться отсрочки.
-- Чего ради? -- спросил Джон Томас. -- Почему бы нам не пойти в суд и не рассказать всю правду?
-- Джонни! Ты безнадежен! Будь все так просто, не нужно было бы никакого суда.
-- Может, это было бы и к лучшему.
-- Но... Слушай, Упрямец, перестань распускать сопли. И если нам нужно там быть меньше, чем через час... -- Она взглянула на башенные часы на старинном здании суда. -Хорошенькие дела. Нам нужно двигаться побыстрее. Первым делом, нам нужно зарегистрировать Луммокса как движимое имущество.
-- Глупо. Я тебе говорю, что это ни к чему. Мы не можем считать его имуществом. Он не кусок земли.
-- Человек может зарегистрировать в этом качестве корову, лошадей, дюжину свиней. Плотник -- свои инструменты. А актриса может объявить своим имуществом гардероб.
-- Но это не значит, что можно зарегистрировать в этом качестве Луммокса. Я прослушал тот же курс коммерческого права, что и ты. Они поднимут нас на смех.
-- Перестань увиливать. Я говорю о втором разделе того же курса. Если бы ты представил Лумми на выставку, он был бы "орудием твоего труда", не так ли? И пусть они доказывают, что это не так. Наше дело -- успеть зарегистрировать Луммокса как имущество, на которое невозможно наложить арест, до того, как дело решится не в твою пользу.
-- Если они что-то затевают против меня, им придется иметь дело с моей матерью.
-- Нет, это не так. Я уже узнавала. После того, как твой отец составил завещание, она не имеет права тронуть ни одного цента.
-- Неужели?- с сомнением спросил он.
-- Ох, да поторопись же! Если мы сумеем убедить суд, закон будет на нашей стороне.
-- Ну, ты и проныра, Бетти. -- Джон Томас проскользнул сквозь загородку, обернулся и сказал:
-- Лумми, я буду через минуту. Ты оставайся здесь.
-- Почему?- спросил Луммокс.
-- Не спрашивай "почему?". Просто жди меня здесь.
-- Хорошо.
На лужайке перед зданием суда уже собралась толпа; люди глазели на Луммокса в его новых владениях. Шериф Дрейзер отдал приказ обнести этот участок канатами, и двое его сотрудников следили, чтобы соблюдался порядок. Молодые люди поднырнули под ограждение и пробились сквозь толпу к ступенькам суда. Нотариальная контора была на втором этаже; в ней они обнаружили ее главу, сухопарую старую деву.