Голос говорит:
— Да.
Мы со Звездочкой держимся за руки, ну, чтобы было не так страшно. Здесь столько вещей, в них легко заблудиться. И еще этот голос... Мы прижимаемся друг к другу еще теснее, я чувствую носом ее холодную щеку, наши коленки бьются друг о друга при каждом шаге, пока мы спускаемся вниз по лестнице, в этом доме, где мы оказались, не знаю — как. Нам здесь не нравится, очень не нравится. Надо скорее выбираться отсюда. И вот мы уже у входной двери. Она очень холодная, потому что на улице холодно, а дверь наполовину стеклянная, только стекло не прозрачное, а мутно-белое. Звездочка пытается открыть дверь, но она не открывается. Что за черт? Дверь не открывается. Нам не выйти отсюда.
Голос говорит:
— Да.
Мы со Звездочкой держимся друг за друга, стоим перед дверью. Не знаем, что делать. А потом начинаем подпрыгивать на месте. Зачем мы прыгаем?! Не надо прыгать. А то пол проломится, и мы упадем в подвал, а там, в подвале, подземный склеп, куда злой волшебник затаскивает мертвецов и выпускает из них всю кровь. Кровь вытекает из мертвецов и стекает по трубам еще дальше вниз, в яму, где собралось целое озеро крови.
Злой волшебник.
Теперь я вспомнил.
— Звездочка, — говорю. — Я все вспомнил. Как мы здесь оказались. И чей это голос. Я вспомнил.
— Что, Ствол? Что ты вспомнил?
— Про злого волшебника, — говорю я шепотом. — Мы были у тебя дома, занимались... ну, этим самым, и вдруг появляется он, злой волшебник. Он нас заколдовал. Заставил курить эти сонные сигареты, от которых мы сразу заснули и все забыли.
Звездочка пожимает плечами. Одной рукой Звездочка обнимает меня, а в другой держит свечу. Свеча капает воском на красный ковер. Мы отходим от двери, которая наполовину стеклянная. То есть я не хочу никуда отходить, это Звездочка хочет и тянет меня за собой. Она какая-то странная. По-моему, она меня даже не слушает. Ну, что я говорю. Она поднимает свечу повыше, и дрожащий свет пламени ложится на дверь в какую-то комнату. Дверь то проступает из сумрака, то опять исчезает. Звездочка открывает дверь, ну, которая то появляется, то исчезает, и мы заходим в гостиную, где сплошные растения в горшках и ядовитый плющ. Там есть удобный кожаный диван, и кресло из кожи ящерицы, и еще одно кресло — в самом дальнем углу, а в центре комнаты стоит низкий столик, полированный, с резными ножками, и на нем раскрошено печенье с малиновым джемом и кокосовой стружкой, и еще там стоит железный сундучок, не то чтобы очень большой, но отрезанная голова мертвеца туда поместится. Звездочка подносит свечу к сундучку с головой мертвеца. Там что-то написано, на сундучке. Свет дрожит, и поэтому читать неудобно.
Там написано: «Мятный Пинкертон».
— Наверное, его так зовут.
Звездочка говорит:
— Кого, Ствол?
— Злого волшебника. Да, я вспомнил. Его так зовут. А это — его сундучок, а внутри — голова мертвеца.
Звездочка молчит, ничего не говорит. Все правильно. Мы не в той ситуации, чтобы разговаривать разговоры. Сейчас надо сосредоточиться и придумать, как из всего этого выпутаться.
— А это что? — Я показываю пальцем. Звездочка опускает свечу, чтобы посмотреть, на что я там показываю. Это шкура с какого-то освежеванного животного. На ней еще даже не высохла кровь. И мы стоим прямо на ней. Босиком. Для Звездочки это уже слишком. Она бросается к двери, выбегает в коридор. Я бегу следом за ней и догоняю уже в другой комнате, то есть не в комнате, а в кухне. Звездочка роется в ящике, где ножи, выбирает самый большой, самый острый, и отсветы пламени пляшут на лезвии, и еще до того, как закончится утро и настанет день, злой волшебник будет пронзен этим самым ножом. Голос по-прежнему говорит то, что он говорил, только теперь это слово звучит повсюду, как будто Мятный Пинкертон превратился в летучую мышь и летит прямо на нас, чтобы снова нас заколдовать, только он не летит... потому что, я вспомнил... я вспомнил, что он сейчас должен быть наверху. В своей спальне. Куда мы со Звездочкой и идем.
Мы со Звездочкой поднимаемся наверх и врываемся в хозяйскую спальню, и там на кровати лежит какая-то девушка. Злой волшебник ее связал. Наверное, собирался ее помучить. Но ничего. Сейчас мы ее спасем.
Девушка на кровати пытается повернуть голову. У нее не особенно получается, потому что она хорошо связана и почти не может пошевелиться. Она молчит, ничего не говорит. У нее во рту кляп.
Мы бросаемся ее развязывать. Только это не девушка, как выясняется, а уже взрослая тетенька. У нее дряблый животик... такой, весь в морщинках... и смешной пусик, ну, как будто он нам улыбается... типа рад, что мы здесь. Мы снимаем с нее веревки, а она вырывается, и бьет кулаком по кровати, и вынимает кляп у себя изо рта, и кричит:
— Гари. Гари. Иди сюда. Убери этих придурочных. Блин.
Открывается дверь. Тут есть еще одна дверь, и она открывается. И входит он. В зеленом смокинге и красно-коричневых шелковых брюках. Чешет свою заостренную бородку. Курит косяк. Ну, который с веселой травкой.
Мятный Пинкертон.
Нас уже нет. Мы несемся по лестнице вниз. Свеча мигает и гаснет. Мы бежим в темноте. По коридору, через кухню. Там тоже есть выход на улицу. И эта дверь открывается, она открывается, и мы выбегаем наружу, и бежим без оглядки, бежим, бежим в синем утреннем свете.
Как хорошо снова выйти на улицу, где на большом синем небе встает большое оранжевое солнце. Мы пробегаем квартала два-три и уже больше не можем бежать, потому что нам надо сесть отдышаться, и мы садимся прямо на бордюр у дороги. Мы так сильно бежали. Боялись, что этот Мятный Пинкертон бросится нас догонять. Мы со Звездочкой сделали все, что могли.
Мы с ней сделали все, что могли, но не сумели спасти ту девушку. Ну или тетеньку. Мы со Звездочкой очень старались, но наши старания не увенчались успехом. Проще сказать, ничего у нас не получилось. Можно было бы, конечно, пойти в полицию и сказать этим... ну, которые с ананасами на головах... в общем, все им рассказать, только это ничего не даст, наоборот, будет хуже. Они скажут, что мы наркоманы, и нас посадят в тюрьму, и начнут разбираться, чего и как. Они разберутся, что мы едим стразы, а по сравнению со стразами ешки — это так, леденцы, а кислота по сравнению со стразами — это вообще приз за первое место в конкурсе ясных мозгов, и когда они это узнают, ну, которые с ананасами на головах, они будут к нам относиться как к двум дебилам, как будто у нас вообще нет мозгов и мы ни во что не врубаемся, но ведь это неправильно. Мы очень даже врубаемся. И мозги у нас есть.
Это несправедливо. То, как они к нам относятся. Эти, которые с ананасами на головах, и вообще... В свингующих шестидесятых всех тоже пугали, что от ЛСД начинаются необратимые повреждения мозга, но никаких повреждений мозгов не случилось. Потом, в ускорявшиеся девяностые, всех пугали, что необратимые повреждения мозга бывают от экстази, ну, от ешек — и опять никаких повреждений мозгов не случилось. Теперь нас пугают, что это бывает от стразов. Ну, повреждения мозга и памяти. Нас называют дебилами. Говорят, мы ущербные. Но ведь мы не ущербные. Мы очень даже нормальные. И вообще мы со Звездочкой любим друг друга, и это главное.
Дорожный скраббл
Мы со Звездочкой снова у Коробка. Сидим на его одеяле. В этот раз мы точно знаем, что это такое. Это обычное одеяло, и мы его больше не путаем с чем-то другим, потому что в мозгах у нас ясно и чисто, да, Звездочка? Мы с тобой не принимали таблетки уже два дня. Но ты не волнуйся, все будет классно. Потому что у нас есть Коробок, и он обязательно даст нам таблетки.
Я говорю:
— Коробок, так ты дашь нам таблетки?
Коробок красит глаза, он не слушает, что я ему говорю. Сначала он красил ногти, таким золотым лаком. А теперь красит глаза. Серебристой подводкой. Сосредоточенно смотрится в зеркало и делает стрелки. У него зеркало как в театральной гримерной. Он специально так сделал. Ну, чтобы все было как в театре. И приклеил на дверь золотую звезду из бумаги. Я ее видел, когда заходил. Вообще-то это его спальня. Но он обставил ее как гримерку, потому что он главный актер в своем собственном театре, а мы — его зрители, мы сидим на кровати, на одеяле, и очень хотим, чтобы нам дали таблетки.