— Добрый мой… — ласково говорила Наташа. — Если хочешь, чтобы я была покойна, отдай кому-нибудь Кудлашку.
— Кому же отдать?
— Пошли его в деревню, завтра наши едут.
Я согласился и на другой день свез Кудлашку на пристань к Николаевскому мосту, где просил тестя отдать собаку какому-нибудь крестьянину, причем сказал ему, что за содержание буду платить.
Так простился я с Кудлашкою. Мне было грустно, что верной, умной собаки около меня не было, но что делать: не все делается по нашему…
Прошел месяц. Мы собирались ехать тоже месяца на два в деревню и, уложив вещи, сидели за вечерним чаем, толковали о предстоящей дороге, как вдруг услыхали возглас Марьи:
— Ты это откуда?
— Что такое? — крикнул я, но, вместо всякого ответа, в комнату влетел Кудлашка, исхудалый, и радостно бросился ко мне на грудь, потом приполз к Наташе, которая этим не тронулась, а только вопросительно посмотрела на меня.
— Что же теперь прикажешь с ним делать? — спросил я.
— Отправить его куда-нибудь подальше, — ответила она.
На другой день я отправил Наташу одну в деревню, а сам остался, чтобы снарядить своего друга куда-нибудь в дальний путь.
— Да, уж если его такая горькая судьбина, — говорил мне Петров, выслушав мой рассказ о бедствиях Кудлашки: — так дай его мне, я свезу за границу. Послезавтра мы выходим, а через три года я его тебе привезу.
— Нет, уже не привози, оставь где-нибудь в Америке, в Африке.
— Как тебе угодно!
На следующий день я свез Кудлашку в Кронштадт, посадил на корабль и запер его в каюту Петрова. Если бы Наташа знала, как мне больно было расставаться с собакою, может быть она и не потребовала бы такой жертвы, но она этого и не предполагала… Кудлашка был сослан. С Петрова я взял слово, что он мне напишет, как и где устроит Кудлашку.
Долго стоял я на кронштадской пристани и смотрел вслед за уходившим пароходом. Мне кажется, что у меня на глазах были слезы; в душе я горько упрекал себя за то, что не сумел отстоять собаку, так сильно ко мне привязанную. Но теперь, когда воротить собаку не было возможности, сожалеть было поздно.
Грустный уехал я в Петербург, грустный отправился в деревню. С Наташею я о Кудлашке не говорил, но она знала теперь, как мне тяжело было расстаться с ним.
— Как ты тревожно спишь, — сказала она однажды, — ты бредишь все Кудлашкою. Скажи мне, тебе очень было тяжело отправить собаку?
— Очень! — проговорил я.
— Мне досадно, что я настояла на этом. Заведи себе другую собаку.
— Я дал слово более не заводить собак, — сказал я.
— Отчего?
— Я уверен, что такого умного и верного пса нет на свете, а если я не сумел отстоять друга, столько лет не разлучавшегося со мною, то не удастся сделать это и потом…
Этот разговор подействовал на Наташу и с того дня она никогда не вспоминала лихом моей собаки.
Зимою, читая газетные объявления, Наташа несколько раз говорила мне:
— Вот продают пуделя, позволь мне подарить тебе щенка и мы назовем его опять Кудлашкою.
— Благодарю… не надо…
В апреле месяце почтальон принес письмо. Прочитав адрес, я не мало был удивлен, увидав, что письмо написано Петровым из Рио-Жанейро, но адресовано не мне, а Наташе.
Когда я подал письмо Наташе, то она вспыхнула так, что чуть-чуть не заплакала.
Она прочла письмо и, очевидно, огорчилась очень.
— Да что с тобою? О чем ты можешь переписываться с Петровым? — спросил я.
Наташа вдруг заплакала и подала мне письмо.
— Обрезав голову, я плачу по волосам! — сказала она.
Я прочел следующее:
«Милостивая государыня Наталья Петровна!
Я долго не отвечал вам, потому что хотел вполне добросовестно исполнить ваше поручение. В то время, как я получил ваше письмо, Кудлашки уже у меня не было: я его подарил детям одного из служащих при нашем посольстве в Нью-Иорке. Чиновник этот переведен был в Рио-Жанейро, вчера я был у него, узнал от детей, что Кудлашка у них пропал еще в Нью-Иорке; следовательно, исполнить ваше желание и привезти обратно Кудлашку в Петербург я не могу. Мне самому жаль собаку. Скучал Кудлашка по Николае Николаевиче очень. Первый месяц он едва прикасался к пище. Когда в Нью-Иорке он пошел со мною в одно русское семейство и там показал все штучки, которые умел делать, то произвел такой фурор, что я не мог отделаться и подарил его.
Я уверен, что теперь вы не изгнали бы такого верного пса, и очень порадовался, получив от вас письмо, так как оно меня убедило, что вами руководил просто маленький каприз, а не злое сердце. Признаться, я очень негодовал на вас, видя как огорчен Николай Николаевич».