— Пожалуйста, подальше, — сказала ему соломинка, — я вовсе не намерена сгореть. Отходи, отходи подальше.
— Да я и совсем уйду, — тихо курясь, отвечал уголек, — я отправлюсь путешествовать.
— И я с тобою, — проговорил боб.
— И я также, — сказала соломинка..
Трое путешественников двинулись в путь, но далеко не прошли, потому что двор от улицы разделяла канавка и они никак не могли переправиться через нее.
— Как же нам переправиться через такую реку? — спрашивал уголек. — Мой пыл начинает остывать.
— А вот я перекинусь, — предложила добрая соломинка, — а ты перейдешь по мне. Но смотри, не упади.
— Я страшно боюсь воды, — отвечал горячий уголь, — ничто в мире не пугает меня так, как вода.
— Ну, так ты наверно упадешь, если не примешь мер предосторожностей, — снова захохотав, сказал бобик. — Ну, госпожа соломинка, держитесь крепче. Ходил ли ты когда-нибудь по соломенному мосту?
— Никогда, бобик, — пылко отвечал уголек, — но я попробую.
Уголек грациозно стал двигаться к крошечной канавке, которая казалась ему рекою. Соломинка ловко перекинулась на другой берег и уголек начал переправляться. От страха он то и дело трещал.
— Как-бы я желал очутиться опять на своей милой старой жаровне, — шептал он. — Я уверен, что мой друг зола хватится меня сегодня; и наверное, к нам на беседу пришли бы каштаны. И то надо сказать: в гостях хорошо, а дома все лучше.
— Ну, переходи же, — вскричала соломинка, — не могу же я ждать целый день. Я уж устала.
Уголек вступил на соломинку и храбро переправился до половины канавки. Тут он остановился в неописанном страхе.
— Я уверен, что упаду! — сказал он.
— Переходи же! Ты меня жжешь! — закричала соломинка. — Скорее! или я вспыхну.
Бобик подвинулся к ним, покатываясь от смеха. Ему хотелось посмотреть поближе на качающийся уголек и на испугавшуюся соломинку.
Не прошло и минуты, как уголек пережег соломинку так, что она переломилась, а пылкий юноша, свалившись в канавку, только зашипел и пошел ко дну. Соломинка же полетела дальше, но тут же у канавки зацепилась за прутик, повисла, как мертвая, и вымокла.
Тут бобик не мог удержаться и стал хохотать во все горло, держась за бока, что его однако же не спасло, потому что бока его стали раздаваться, раздаваться и, наконец, он открылся, как книжка, и, опрокинувшись навзничь, упал в обморок.
Кругом стало все тихо. Над несчастьем злого бобика никто не хохотал, а он продолжал лежать навзничь. Когда он стал приходить в себя, он увидал подходившего с улицы старого портного.
— Сшей ты меня! — взмолился ему бобик.
— Можно, — отвечал добродушный старичок. — Дай-ка я посмотрю! Ух, в каком ты виде!
У портного в иголку была вдернута черная нитка и ею-то он и зашил злого бобика. Вот по этому-то на бобах и попадаются черные пятнышки.
ПАДЧЕРИЦА
ебе очень хочется есть? — шепотом спрашивала маленькая девочка другую девочку, лет десяти.
— Еще бы! — отвечала та. — Вчера мало принесла, сегодня мамка есть не дала.
Маленькая девочка молча отломила ей кусок от своего ломтя и Маня также молча положила его к себе в карман.
Сцена эта происходила в грязной вонючей каморке, у люльки с ребенком, которого качала девочка постарше. Отец Мани, отставной солдат, лежал в настоящее время в больнице, а потому за девочку перед мачехою заступится было некому. При отце ей было тоже плохо, но все-таки голодать он ей не давал.
Вторая жена его, злая, пьяная баба, стала работать только после того, как муж попал в больницу.
Вчера Маня собрала подаянием пятнадцать копеек, но на десять она потихоньку купила булок и снесла их в больницу к отцу; мачехе же принесла всего пять копеек, за что получила здоровую колотушку и сегодня с утра сидела голодная.
Ребенок заснул. Маня стала обувать ноги и одеваться в разное отрепье. Она очень торопилась, зная, что если придет мачеха, то по запаху узнает, что она ела черный хлеб, и новых пощечин ей не избежать.
Маня терялась, когда в коридоре слышала пьяную походку своей мачехи, а голос ее приводил ее в такой трепет, что она бледнела и признавалась ей во всех своих прегрешениях. Соседи зачастую говорили ей, что напрасно она иногда не отнекивается, но ведь они не знали, что Маня из страха признавалась мачехе и в таких проступках, которых она никогда не совершала. Ей легче было снести пощечину, чем дальнейшие расспросы. В настоящую минуту она знала очень хорошо, что мачеха ее прибьет за то, что она села кусочек Сашиного хлеба и торопилась уйти. Опыт показал ей, что надо надевать на себя все, что можно, а то замерзнешь.