— А помнишь, как потом налетела большая барка? — продолжала Саша.
— А зачем ты не села со мною? — проговорила Катя, приближаясь к постели.
— Не успела, родная. Катя! Катя! Как я тебя искала-то? Тебя ждет твоя мама.
Она обняла подошедшую девочку, осыпая ее поцелуями, и только теперь заметила, что у окна на кресле сидела дама и горько плакала.
— Так вы хотите увести от меня Катю? — всхлипывая, говорила Вера Васильевна. — Вы думаете, я добровольно отдам ее?
— У нее мать не встает уже с постели; я уверена, что она больна с тоски по ней. Отнять у нее единственную дочь никто не позволит.
Вера Васильевна еще сильнее заплакала, она ясно видела, что ей придется расстаться с Катею.
Вечером она согласилась ехать в Петербург вместе с Сашенькою и Катею и к следующему дню велела приготовить экипаж и лошадей.
В маленькой квартирке Настасьи Павловны собрались к чаю гости. Сидела тут Елена Федоровна, Виктор Иванович и племянник их, игравший такую славную роль во время наводнения и получивший медаль за спасение людей. После чая они собирались сесть поиграть в карты и уже разложили ломберный стол, когда услыхали тихий колокольчик.
— Кого это Бог посылает? — проговорила хозяйка.
Служанка отворила дверь и, в ту же минуту, в комнату вошла ликующая Саша и к тетке подвела Катю.
Тут были и крики, и слезы радости, и расспросы и все, что угодно.
Самовар снова появился на столе и Вера Васильевна, Саша и Катя уселись пить чай.
— Ну, Сашенька, тверды же вы в слове, — сказала Елена Федоровна, — сказала, что вернется только с Катею, так и вернулась.
— Ведь я вам сказала, что у меня только одна думушка, а не тысяча, — ответила Сашенька.
— И я не поняла, что это значило.
— Когда я была маленькая, мне покойница няня рассказывала сказку, глубоко врезавшуюся мне в память: мужик ловил в яму зверей и однажды к нему попели сразу лисица и журавль. Лисица все бегала кругом и егозила, а журавль сидел, обернувшись к стене, и, стукаясь в землю носом, говорил «У меня одна думушка»! «А у меня так тысяча думушек! Тысяча думушек!», перебегая из конца в конец, кричала лисица. Пришел мужик и увидел бегавшую лисицу и лежавшего с вытянутыми ногами журавля. «Ах ты, каналья, загрызла птицу-то!» заругался мужик. «Еще теплый!», прибавил он, взяв журавля и выбросив его из ямы. Журавль тотчас же взмахнул крыльями и полетел, крикнув «Оставайся ты со своими тысячью думушками, а у меня была только одна думушка!» С тех пор, как я стала себя помнить, я выросла в той уверенности, что достигнуть цели можно, только думая одну думушку.
ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ
Рассказ старого моряка
апитан-то я теперь капитан, только ведь не всегда я им был и Федя не всегда был моим помощником, — так говорил мне дряхлый старичок, живший в Галерной гавани.
В маленьком домике, с миниатюрным палисадничком, жили два старичка, звавшие друг друга Гришею и Федею. Эти старики так любили друг друга, что не могли себе представить разлуки. И если бы смерть явилась за одним ранее, чем за другим, то другой с горя не пережил бы и дня.
Старый капитан, как звали его соседи, очень любил рассказывать о своих морских странствованиях, и один из его рассказов особенно отчетливо остался у меня в памяти.
Мальчиком еще он ходил на судах из Ревеля, где жили его родные, по Финскому заливу. Когда же ему минуло лет двадцать, он определился на купеческий корабль «Анна-Камарина», шедший в Америку, и был очень доволен, что увидит наконец неведомые для него страны. На этом же самом корабле юнгою был мальчик лет пятнадцати, Федор Агин. Молодые люди нравились друг другу, но закадычными друзьями не были.
Корабль вышел из Ревеля при попутном ветре и благополучно прошел в Тихий океан. Но там через несколько дней поднялся ветер и хотя буря в открытом море уже не так опасна, как буря в проливах или около берегов, но, тем не менее, капитан был очень не спокоен и суток двое совсем не ложился спать. На третьи сутки ветер утих, но море все еще не могло успокоиться и волны были такие, что наш Григорий Петрович Данилов никогда в жизни еще таких не видывал.
После такой бури экипажу приходилось много работать и матросы то и дело влезали на мачты и на реи. В сумерках Григорий Петрович стоял на вахте и вдруг услыхал, что кто-то с моря зовет его отчаянным голосом. Он бросился к борту и увидал бедного Агина между волнами. Он, вероятно, свалился с рея. Капитан тотчас же приказал поставить корабль в дрейф, в надежде, что Агин сам подплывет. Но Агин плавал плохо и только звал на помощь. Агина капитан взял в Ревеле на свою ответственность и теперь в отчаянии бегал по палубе, говоря, что мальчик погибнет, а ему придется отвечать перед матерью.
— Капитан, — сказал Григорий Петрович. — надо же попытаться спасти Агина. Прикажите спустить лодку.
— Разве лодку можно спускать при таком волнении, — возразил капитан, — а если лодка с народом пойдет ко дну, то у нас не кому будет работать на корабле. Мне самому жаль и мальчика и его мать. На нельзя же делать глупости!
— Позвольте же, капитан, — упорно продолжал Данилов, — ведь мальчик тут близехонько, за каких-нибудь тридцать саженей от корабля, нельзя ли попробовать спасти его вплавь с веревкою?
— Вы верно с ума сошли! — вскричал капитан. — Посмотрите, какие волны! Да и кой черт решится жертвовать своею жизнью, не имея надежды спасти?
Слова ли капитана или отчаянный крик утопавшего заставили Данилова решиться — неизвестно; но только он стал быстро раздеваться, обвязал себя веревкою и прыгнул через борт. Капитан с досадою покачал головою, проговорив:
— Вместо одного погибнут двое.
Веревка была новая и жесткая, так что съехала из-под мышек и Данилову едва удалось удержать ее ногами, а затем просунуть в петлю одну руку и голову. Сначала плыть ему было очень легко и он проплыл уже половину расстояния между кораблем и утопающим, но вдруг его начало что-то тянуть точно назад и он с трудом подвигался вперед. На корабле хотели надставить веревку и впопыхах уронили в море конец ее. Этот-то конец в тянул Данилова. Ему тотчас же стали кричать, чтобы он вернулся, но, конечно, за шумом волн криков он слышать не мог, а плыл далее с полною уверенностью, что конец веревки держат матросы. Несчастного мальчика он видел только в те моменты, когда поднимался на вал; плавал тот очень плохо и, вместо того, чтобы направляться к кораблю, он глядел на небо и по собачьи болтал руками, только чтобы удержаться на воде.
Данилов, между тем, стал чувствовать, что его тянет что-то вниз, и начал сомневаться в своих силах. Ему невольно приходила мысль, что он бесполезно пожертвовал собою и что несчастного ему не спасти. Тем не менее он плыл вперед к тому месту, где, по его мнению, должен был находиться Агин. Осмотревшись там, он увидал, что нет никого и испугался, что тот уже потонул. Но, поднявшись на волну, он вдруг увидал его внизу совершенно обессиленного, но все еще державшегося на воде.
Данилов, окликнув его, увидел, что тот еще в памяти, а потому он просил его держаться за его руку, но никак не охватывать за шею или за талию. Мальчик обещал исполнить это приказание и ухватился за руку. Данилов крикнул, чтобы тянули его к кораблю, никак не подозревая, что веревка оборвана. Увидав, как он далеко от корабля, он сильно испугался, зная очень хорошо, что такой длинной веревки быть не могло, и совсем упал духом.
В виду неизбежной смерти, он все-таки стал бороться с нею и поплыл к кораблю, хотя намокшая веревка сильно тянула его вниз. Плывя вперед, он не знал, что веревка тянется за ним и не чувствовал ее тяжести; теперь же он с трудом взбирался на волны и они заливали его так, что он задыхался.
Данилов, прежде всего, стал пытаться сбросить с себя веревку, но она затянула петлю и сбросить ее он не мог. В это время он заметил, что с корабля спустили лодку и это ему тотчас же придало бодрости. В лодке сидело три человека и она приближалась к утопавшим, но приближалась тихо; ее так спешили спустить, что впопыхах не надели даже руля. Все это очень мешало ее правильному движению во время такого неспокойного моря, но один вид лодки поддерживал Данилова и придавал ему силы. Долго, долго он боролся, но наконец стал ослабевать и часто уходить под воду. Один вал налетел на плывших с такою яростью, что они ушли под воду на несколько футов. Ударом воды мальчика сначала оторвало от Данилова, а потом снова принесло, и он, не помня себя, крепко схватил его за ноги в ту самую минуту, когда голова Григория Петровича находилась внизу. Данилов тщетно пытался вырваться, мальчик крепко держался за него.