Говоря это, Оливарес со злорадством посматривал на Агина, но Агин не слушал его более. Он вплавь добрался до английской шкуны и рассказал английскому капитану в чем дело. Капитан не заставил повторять, а тотчас же спустился в лодку с тремя матросами и со своими громадными собаками. Агин, сидя в лодке, только и думал, как бы спасти своего друга. «Жизнь за жизнь», думалось ему. Они причалили к камышам и бросились на услышанный ими крик. Надо думать, что Данилов, теряя сознание, громко закричал, и этот крик спас его, потому что собаки в один момент были около него и обратили пантеру в бегство. Бесчувственный Григорий Петрович был доставлен на «Елизавету» и заболел горячкою. На другой день началась выгрузка корабля и Оливарес, заступивший место капитана, принял слоновую кость и сдал свой товар. Когда все было готово, он вышел в море, потому что, кроме Данилова, на корабле заболело еще несколько матросов и умерло сразу два русских матроса, очень любивших своего капитана. Большая часть экипажа состояла из эстов. Оливарес подолгу говорил с каждым и убедил не идти в Европу, а повернуть в Америку и продать дорогую кладь, а деньги разделить поровну. Суля чуть не золотые горы, он заставил всех признать себя капитаном, а тех матросов, которым он не доверял, он постарался поместить около больного Григория Петровича для того, чтобы они заразились. Цели своей он достиг: на корабле образовалось нечто вроде лазарета, и один лишь Агин, не отходя ни на шаг от больного друга, оставался бодрым и здоровым.
Оливарес, между тем, получил отдельно от каждого матроса чуть что не клятву в верности, со своей стороны дал каждому по золотому на водку. Наконец, черед дошел и до Агина. Его позвали в капитанскую каюту. Когда от него потребовали присяги, он уклончиво отвечал:
— Я ничего еще сказать не могу, потому что капитан Данилов жив.
— Но ведь ненадолго. Скоро его и не станет, — сказал Оливарес.
— Напротив того, я думаю, что он поправится.
— Тем хуже будет для вас и для него, — сказал ему Оливарес таким тоном, что у него мороз пробежал по коже. — Намотайте это себе на ус.
Когда Оливарес мимоходом говорил матросам, что не мешало бы бывшему капитану скорее умереть, матросы, не смотря на страх перед ним, отвечали:
— Не надо бесполезного убийства. Это принесет нам несчастье.
К больному кушанье носил повар швед и Агин видел, что на этого человека он может положиться.
Наконец, Григорий Петрович пришел в себя.
— Кажется, я долго проболел? — спросил он.
— Три недели.
Агин рассказал ему, как он его нашел, как собаки спасли его.
— Зачем же я внизу, а не у себя в каюте?
— Завтра узнаешь, а сегодня перестань говорить и постарайся заснуть.
Григорий Петрович выпил чашку чая и заснул крепчайшим сном.
Когда Григорий Петрович стал покрепче, Агин осторожно передал ему, что произошло и что жизнь обоих их находится в опасности. Сначала Данилов пришел в такую ярость, что хотел вскочить и бежать наверх, но Агин уговорил его и опять уложил.
— Ты спас меня, — сказал он после некоторого молчания, — что же ты мне советуешь делать?
— Прежде всего выздороветь и не показываться наверх, — ответил Агин, — а я распущу слух, что ты так плох, что жить тебе осталось очень немного, а потом посмотрим, что нам делать. Когда же подойдем к берегу, то доберемся вплавь. До тех пор ешь за двоих и поправляйся. Повар тебе сочувствует и, в крайнем случае, мы можем ему довериться.
Григорий Петрович отдался в полное распоряжение Агина, ел, пил и крепнул. Между тем, корабль приближался к американскому берегу, куда Оливарес хотел выгрузить товар. Он, очевидно, не был доволен, что законный капитан все еще жив, и каждый день с грозным видом спрашивал Агина:
— Да неужели ваш капитан еще жив? Пора бы ему отправляться, а то я буду принужден принять иные меры. А с вами мне надо будет поговорить и привести вас к присяге.
— Недолго уже ему осталось жить, — с грустью отвечал Агин. — Когда я освобожусь от прежнего обязательства, то я явлюсь к вам.
Опасность грозила страшная. Агин старался побольше быть на палубе, чтобы знать вообще, что делается, и принять хоть какие-нибудь меры. С поваром он тоже сошелся и почти был в нем уверен.
Корабль приближался к земле, но погода стала меняться. Тучи заволокли все небо и по морю забегали зайчики. Через какие-нибудь полчаса буря была в полном разгаре и корабль, как щепку, бросало во все стороны. Не смотря на непроницаемый мрак, матросы лазали по реям и команда громко выкрикивалась. Блеском молнии освещалась страшная картина разъяренного моря. Кораблю грозила неминуемая гибель, тем более, что новый капитан растерялся, видя, что неизвестный ему берег близок. Дисциплины на корабле, превратившемся в пиратское судно, быть не могло, а потому матросы в минуту опасности, желая заглушить совесть, бросились вниз, где хранился ром, и, сломав замок в камеру, перепились и вышли наверх уже пьяные.
— Слышишь, как ноет душа покойного капитана, — сказал один из матросов своему товарищу.
— Разве он умер? — спросил кто-то.
— Ну, конечно.
— Ну, так теперь нам нет спасенья! — крикнули матросы хором.
Оливарес стоял у руля с двумя еще трезвыми матросами.
Кто-то из команды принес ему в ковше рому.
— Пейте! — громко крикнул он, — пьяному-то вам легче будет отвечать на том свете. Покойный капитан нас живыми не оставит.
— Разве капитан Данилов умер?
— А не слышите, что ли, как душа-то его стонет?
— Коли он умер, — проговорили матросы у руля, — так нам нечего ждать хорошего. Ответим все за его душу.
Оливарес хотел удержать матросов у руля, но они оттолкнули его.
— Проклятый убийца! — крикнул один из них. — Это ты довел нас до гибели!
Оливарес один с рулем справиться не мог, тем более, что пьяная команда беспрестанно подходила к нему и бранила его, говоря, что он убийца.
В то время, как Оливарес был оставлен у руля один, Агин был на палубе; он быстро сбежал к своему капитану, уже несколько дней чувствовавшему себя совершенно здоровым и ходившему в эту минуту по каюте.
— Пора! — крикнул Агин. — Скорее одевай свой капитанский мундир!
Через две минуты бледный, как полотно, Данилов стоял на палубе посреди обезумевших от отчаяния матросов. Луна в эту минуту показывалась из-за туч и матросы, увидав тень своего капитана, бросились на колени, крича:
— Пощади! Пощади!
— Вставайте! — громовым голосом крикнул Григорий Петрович, — и, прежде всего, свяжите негодного Оливареса.
Через какую-нибудь минуту Оливарес, связанный по рукам и ногам, был отдан повару, который и запер его в карцер.
— Все на палубу!
Все знали голос своего прежнего капитана и кто бы осмелился не повиноваться духу его, явившемуся к ним, чтобы спасти корабль и их?!
— Все по своим местам! Или вы погибли!
Капитан всю ночь простоял на руле и все повиновались ему безусловно. На рассвете опасность миновала и корабль стал на якоре в виду гавани.
— Вы изменники! — сказал Данилов своей команде. — Но я знаю, что многие из вас согласились на преступление только по слабости характера.
Он приказал заковать четырех зачинщиков, а когда буря стихла, вошел в гавань американского города, заявил о случившемся и сдал преступников властям. Переменив часть своего экипажа, Данилов благополучно довез товар в Гамбург, а потом пошел в Ревель.
— И уже могу сказать, что смотрели на нас тогда в Ревеле, как на диких зверей, — говорил мне в заключение старый капитан. — И как же, пережив такие события, нам с Федею не жить душа в душу? Ведь он свою жизнь отдавал за мою!
