К концу апреля «Ковчег» был готов совершенно. Все на нем было приспособлено для долгого плавания.
— Ну, господа, — сказал капитан, придя однажды в общую комнату, — «Ковчег» наш готов. Нам остается только положить провиант, сесть самим и плыть. Я предлагаю выйти 10-го сентября, в равноденствие. Море наше будет тогда чисто ото льда и мы направимся к мысу Горн, а там-то уже не трудно будет пробраться на материк.
— Только бы нам пережить эту зиму, — со вздохом сказала капитанша.
— Отчего нам и не пережить ее? — возразил капитан, с тревогою смотря на жену.
— Да ты посмотри! на кого мы стали похожи? — продолжала Марья Ивановна, — ведь краше в гроб кладут! Мы точно мертвецы…
— Боже мой, Марья Ивановна! — вмешался Сережа, — как вы мрачно смотрите на нашу жизнь.
— Что же делать, Сережа!.. К сожалению, я говорю правду, — ответила Марья Ивановна.
Ровно через месяц после этого разговора, все наши знакомые сидели в общей комнате и занимались шитьем теплых сапогов и рукавиц. Мистер Пализер сидел тут же. На столе стоял самовар и Марья Ивановна разливала чай.
— Мистер Пализер, вот ваш чай, — сказала она, подавая ему стакан.
Старик ничего не ответил и продолжал сидеть неподвижно, по-прежнему смотря прямо перед собою.
— Мистер Пализер, — тихо сказал Сережа, — с вами говорит мистрисс Гиллон.
Старик не шелохнулся. Капитан быстро встал со своего места и, подойдя к старику, взял его за руку.
— Он умер! — глухо проговорил Гиллон.
Все вскочили со своих мест. Сережа стал было оттирать покойника, в надежде, что с ним только дурно.
— Оставьте ваши труды, Сережа, — сказал Шварц, — старики часто умирают без всякой болезни. Положите лучше его на кровать!..
Смерть Пализер страшно поразила всех. Старика подняли с кресла и отнесли на кровать; дверь в его комнату заперли для того, чтобы там стало холоднее.
Никто в эту ночь не ложился спать и все просидели вместе, не нарушая торжественной тишины.
Утром мужчины вышли с заступами и вместо могилы, сделали маленький снеговой дом; потом сколотили гроб, положили в него покойника и на крышке написали его имя. Капитан, прочитав над ним главу из евангелия и молитву, велел нести его в снеговой дом. Печальная процессия тронулась к последнему жилищу Пализера, в сопровождении всей колонии. Поставив гроб среди снегового дома, вся колония стала сначала на колени, а потом, после краткой молитвы, прочитанной капитаном, мужчины завалили дом снегом, а наверху поставили крест, с фамилиею мистера Пализера и днем его кончины.
После похорон, жизнь, по-видимому, пошла прежним порядком, но это было только по-видимому, потому что у всех на душе лежал как бы камень; даже девушки не шутили и не смеялись, как было прежде.
— Нельзя ли нам, не дожидаясь весны, поехать к мысу Горн? — несколько раз уже спрашивал Шварц.
Капитанша его поддерживала.
— Ведь судно наше на полозьях? — говорила она, — у нас двадцать здоровых собак, полуторагодовалые телка и бычок, да нас девять человек. Неужели же мы не свезем нашего «Ковчега»?
— Конечно свезем, — отвечали все.
— Так едемте. Здесь теперь невыносимо! — восклицала Марья Ивановна.
— Мне самому очень тяжело, — говорил капитан, — но я боюсь, что мы поступим рискованно. Теперь так страшно холодно.
— Вот что я предложу, — сказал Шварц, воодушевившийся мыслью о возможности тронуться с места, — попробуемте отправиться. Если через неделю мы увидим, что это вещь невозможная мы всегда можем вернуться сюда. В каютке нашего «Ковчега» все девять человек могут улечься, следовательно, протащив судно верст двадцать, мы будем отдыхать не под открытым небом.
— Хорошо. В таком случае, начнемте готовиться, — сказал капитан, — съестного нам надо взять очень много. Кроме того, надо взять керосину, чтобы было на чем готовить кушанье. Да и вообще, надо прихватить все, что только возможно.
Через неделю все было уложено, сложено и капитанша, по русскому обычаю, посадила всех вокруг комнаты, потом все встали, помолились, потушили огонь и вышли из дома. Судно стояло вне мастерской. Замечательное сияние освещало путь нашим путникам. В гигантские полозья, на которых стоял «Ковчег», были запряжены бычок, телка и двадцать здоровенных собак. Мужчины стали впереди и дружно взялись за веревки, а женщины должны были помогать сзади. Каюта шла вдоль всего судна, но она была разделена на три части: в одной, самой большой, помещались цистерны для пресной воды, мука, зерно, консервы и все продовольствие; в другой было приготовлено место для двух животных, петуха и трех куриц, а в третьем отделении помещались люди. На верху, на палубе, навалены были мороженая рыба, тюленье мясо и жир.
Жизнь под снегом заставила думать о будущем путешествии и, по-видимому, ничего не было забыто.
Караван тронулся 1-го июля. Пройдя всего верст пять, он остановился отдохнуть. Для собак и скотины на этом привале ничего не устроили, потому что капитан заявил, что отдыхать будут недолго.
На этом привале капитан дал всем по рюмке коньяку и затем караван снова тронулся.
— Сережа, где у вас завещание? — спросил капитан.
— В сундучке, — отвечал Сережа.
— Когда приедем на ночлег, возьмите его и все свои документы, попросите Мэри зашить их в мешочек и наденьте на себя. С нами теперь может все случиться.
Проехав еще пять или шесть верст, капитан скомандовал остановиться на ночлег.
— Дамы, отправляйтесь в каюту и приготовьте чай и что-нибудь поесть. Я видел там у Мэри целые кули с пельменями.
Мужчины в какие-нибудь полчаса сделали снеговой дом и поместили в него скотину и собак.
— Теперь мы отдохнем часов восемь, а потом двинемся опять. Завтра мы пройдем верст двадцать, а послезавтра, если удастся, пройдем все тридцать, потому что полозья будут глаже, а следовательно, легче будут скользить по снегу. Тридцать верст мы примем за норму ежедневного нашего путешествия и постараемся не отступать от раз принятого решения.
Все согласились с капитаном, тем более, что каждая лишняя верста приближала путников к открытому морю.
Целую неделю шел караван таким образом. Надежда поддерживала их настолько, что они не чувствовали утомления. Через неделю капитан, выбрав удобную минуту, достал свои инструменты и определил, что они находятся на 66° 45′ южной широты и 50° западной долготы.
— Теперь мы едем уже по морю, а не по суше, — весело сказал капитан, окончив измерения.
О возвращении никто уже более не думал, а все бодро подвигались вперед. Неделю спустя, капитан снова сделал измерения и определил, что они находились на 64° ю. ш. и 70° з. д. Почему они отклонились на запад, в то время как он, по компасу, направлялся прямо на север, он постичь не мог.
Переночевав в каюте, как это делалось обыкновенно, утром все было опять принялись за веревки, но капитан остановил их и заявил, что, прежде чем тронуться, он опять сделает измерение. Каково же было его удивление, когда он увидал, что его сегодняшние измерения не сходятся со вчерашними, хотя измерения производились на том же месте.
— Я не совсем понимаю, что с нами делается, а потому предлагаю сегодняшний день не трогаться с места, — сказал он.
Все так привыкли повиноваться капитану, что никто из каравана не противоречил.
Прошли сутки. Капитан долго делал измерения и затем сообщил своим товарищам, что их несет на льдине к северо-востоку.
— Может быть Богу угодно спасти нас, — сказал он, — а может быть… Во всяком случае мы плывем скорее, чем могли бы тащиться, и плывем к теплому климату. Теперь нам надо распорядиться иначе.