Отправился он в обратный путь.
Еще солнышко не проснулось, как приехал дед на станцию и пошёл домой не по большаку, а прямиком.
«К полудню, — думает, — дойду до Горелых пней, а от них рукой подать до трёх сосёнок. Оттуда до Гнилого болота, а там перейду Куриный брод и к вечеру домой доберусь».
Идёт дед тропочками, — кланяются ему в пояс тонкие травы. Идёт перелесочками, — машут ветвями ласковые берёзки.
«Пора бы и Горелым пням быть, а их всё нет», — удивляется дед.
Вместо пустыря, где после лесного пожара одни пни торчали, расстилается зелёный луг. Трава на нём, как бархатная, и цветов видимо-невидимо.
«Знать, не туда свернул, — смекает дед. — К лугу вышел». Повернул он обратно, свернул налево, пошёл направо — всё к тому же лугу выходит.
Слышит старик, кто-то его нагоняет. Пчела-заботница на работу спешит. В новых полусапожках, в платьице коричневом, жёлтая косыночка на голове.
— Остановись, красавица! — говорит дед. — Укажи дорогу на Горелые пни.
— Некогда мне, дедушка, тебе всё рассказывать. Надо мёд собирать с пёстрых цветов. А Горелых пней вовсе нет. Колхозники расчистили их под зелёный луг. Прощай, дедушка!
— Вот это дело! — обрадовался старик. — Гляди, какой луг красивый. Сколько сена накосить можно! Да и пчёлам раздолье.
Солнышко к полудню подошло. Тени короче. Тихо. Ни один листочек не дрогнет. Вот и тропка к трем соснам, — а их нет. Смотрит дед направо, смотрит налево — нет сосен. Перед ним молодой сосновый лесок шумит, что шёлком шелестит.
Не знает дед, как быть, куда дальше итти.
А навстречу ему Муравей-работяга. Ухватил щепку больше себя и еле волочит по земле.
— Эй, милый! — говорит ему старик. — Как выйти к трём сосенкам?
Остановился Муравей, отдышался, потом посмотрел на деда и говорит:
— Не до шуток мне. Что ты вчерашний день ищешь? Еще осенью пришли сюда колхозники, насадили сосенок и назвали этот лес зелёным бором. Прощай, некогда мне: новый муравейник в молодом лесу строим.
Стоит дед, смотрит вокруг — не насмотрится. Ну что за лес! Деревцо к деревцу, и стройны, и ровны!
— Давно бы так! — рассуждает дед сам с собой. — По всей стране леса садят. Не годится и нам от людей отставать. Наши колхозники — народ работящий.
Сел дед под сосенку и задремал. А когда проснулся, солнышко уже за полдень перевалило. Самый зной начинался. Поднялся дед на ноги и зашагал дальше. Свернул на тропочку, идёт, идёт, — не узнаёт дороги.
Повстречался ему долговязый Комар. Кафтанишко на нём кургузый, коротенький, ноги худые да длинные, а сам тощий-тощий, поёт жалостно.
— Эй, паренёк! — окликнул его дед. — Как мне на Гнилое болото выйти?
Присел Комар на пенёк, свесил с него свои тощие ноги и запел тонким голоском ещё жалостнее:
— Жили мы, жили, ни о чём не тужили, над болотом кружили, целый день веселились, никогда не трудились. Пришли рабочие, привезли машины, осушили болото, распахали поле, посеяли пшеницу. Негде теперь мне, Комару, жить. Куда мне пойти, где дом найти?
Закричал дед на Комара:
— Молчи, бездельник! Никому тебя не жалко. Никто тебе дома не даст.
И зашагал он дальше, скоро и к полю вышел.
Видит, — поднимается пшеница — густая, ровная, как атласная.
«Была тут трясина — ни пройти, ни проехать, вступишь — увязнешь, — думает дед, — а колхозники вон какое поле распахали! Славная пшеница уродится».
И пошёл он искать Куриный брод — лужу, что никогда не просыхала на дороге.
Идёт дед, идёт и всё до неё не дойдёт.
А навстречу ему Лягушка. На ногах лапти липовые, голова платочком пёстреньким по-старушечьи повязана, сарафанчик зелёный, за плечами котомочка. Идёт, на палочку опирается, слезами обливается.
— О чём горюешь, Лягушка-квакушка? — спрашивает дед. — Не обронила ли чего?
Ещё пуще заплакала лягушка, глаза концами платочка утирает.
— Как мне не плакать! И дед с бабой и отец с матерью жили в этой луже. Весной головастиков няньчили, резвились, веселились. Луна взойдёт, хором песни заведём, на всю округу слышно. Пришли осенью рабочие, привезли с собой чудовище железное. Стало оно землю черпать. А потом воду пустили — и стало море… в нём щуки зубастые, сомы усатые. Глубина такая, что жить нельзя. А колхозники говорят: «Выкопали мы на огороде пруд, туда всех лягушек отправим».
— Зря, квакушка, плачешь! Худо ли тебе в чистом пруду будет? А колхозу нашему без моря совсем нельзя! Давно решено было здесь море сделать!