При звуках его голоса она вздрогнула и замерла, но в этой неподвижности не было притворства затаившегося животного — нет, так замирают, когда напряженно ждут новых звуков, стараясь не пропустить их; у него возникло достаточно нелепое предположение — может быть, в довершение всей невероятности происходящего, она еще и понимает его?
— Потерпи, милая, — шепнул он, едва шевеля губами, чтобы показать, что благодарен ей за отказ от сопротивления, и тут же услышал серебряный звон: шпага выпала из разжавшейся руки и скользнула на пол; на всякий случай он инстинктивно подхватил оружие, отпустив ее руки, и тут же они легко метнулись к его лицу, и он почувствовал беглое прикосновение ее пальцев, как это делают слепые, но в этих движениях не было любопытства, нет, здесь сочетались недоверие и страсть, жадность и благоговение… И лицо ее, узкое смуглое лицо с закрытыми глазами — оно было обморочно напряжено, и только губы под его рукой, зажимающей рот, непрестанно шевелились, как будто она быстро-быстро повторяла одно и то же. Он напрягся, стараясь уловить это слово, его рука дрогнула и опустилась, и в тот же миг ее губы очутились возле самого его лица; едва ощутимо касаясь его, они жарким и влажным контуром очерчивали каждую его линию, безошибочно угадывая и изгиб бровей, и легкую горбинку носа, и по мере этого узнавания медленно раскрывались глаза — огромные, сияющие, гиацинтово-лиловые, как чароит, неподвижно глядящие в одну точку.
— Асмур… — рождалось, как заклинание, возле самого его лица. — Асмур, Асмур…
Он не знал, приветствие ли это или имя, земной или неземной язык звучит сейчас перед ним, но инстинктивно чувствовал одно: происходит ошибка, горькая и жестокая, и он — ее виновник. Ему нужно было как-то вмешаться, но он понимал, что это будет все равно что ударить по этому прекрасному слепому лицу.
— Асмур! — вдруг крикнула она с отчаяньем, и ее пальцы с неженской силой рванули ворот его костюма, так что брызнули во все стороны звенья молнии, и черные волосы скользнули по его груди — замерев, она слушала, как бьется его сердце…
И в тот же момент сиреневая птица, воспользовавшись полным ошеломлением Юхана, вырвалась из рук бортинженера и, самоотверженно ринувшись к своей хозяйке, точным движением спикировала ей прямо на плечи, прикрыв голову и руки девушки пушистым фламинговым покрывалом. Сияющие глаза, обрамленные розовым опереньем — зрячие, жадно ищущие его глаза, — вскинулись на Юргена… и за какую-то секунду только что счастливое лицо исказилось целой гаммой совершенно противоположных чувств, и они не чередовались, сменяя друг друга, а наслаивались — отвращение, разочарование, смертельный ужас; эмоциональный взрыв, который мог быть порожден лишь безумием, был настолько силен, что сменился даже не беспамятством, а каким-то окаменением — на руках у Юргена лежал сведенный ужасом манекен.
— Да помоги же мне, Юх! — в полной растерянности крикнул командир, подготовленный к любым экстремальным ситуациям, кроме подобной.
— Ппо-моему, — пробормотал Юхан, начавший удваивать не только гласные, но и согласные, — у мадемуазель температура…
Юрген наклонился над девушкой и сделал то, что было в данный момент самым естественным — дотронулся губами до ее лба.
Тем не менее она вздрогнула, как от удара электрического тока.
— Точно, — с некоторым облегчением сказал командир. — Под сорок. И сделай милость, убери этого розового гуся…
— Пошел, пошел, — Юхан взял крылатое существо за шкирку, собираясь вторично проявить по отношению к нему полнейшую непочтительность. — Тут не до тебя — видишь, человек болен!
«Гусь» вскинул голову и хрипло, нечленораздельно прокричал какое-то слово.
— Попугай… — разочарованно пробормотал Юхан. — Юрг, берегись!
Стены комнаты будто лопнули сразу в девяти местах, и в этих разом распахнувшихся отверстиях показались люди, вооруженные самым разнохарактерным оружием — от рапир до пистолетов, весьма напоминающих лазерные. И у каждого из них на плечах, положив клюв на голову человека, сидела диковинная птица. Изумление, ужас, восторг — самые противоречивые чувства отразились на их лицах, заставив землян заподозрить, что и эти девять — тоже безумны; но смятение это было столь велико, что, пожалуй, для его причин одного появления здесь экипажа орбитальной станции «Марс» было маловато.