— Братья мои, с вами говорю я, Гаррэль, младший сын Элей, умирающий в темноте. Слушайте меня, ибо я открою вам тайну крэгов. Люди зеленого Джаспера! Когда-то ваши предки были свободны, могучи и мудры, повелевая мирами и крэгами… Но несчастье обрушилось на нашу планету, и вместо того, чтобы бороться с ним, вы предпочли стать рабами крэгов и дарить им целые планеты в награду за собственное рабство. Сейчас, хотите вы этого или нет, владычеству крэгов приходит конец. Жаль, что не своими руками добьемся мы этого… Но хотя бы помогите отважным людям с далекой звезды, которую вы называете Чакра Кентавра, а следует называть — Солнце… Один из них уже отдал свою жизнь за то, чтобы вы стали свободными.
Он услышал у себя над головой свист расправленных крыльев и понял, что крэги пытаются разглядеть его в туманной темноте. Как только луна поднимется над маком Иссабаста и ее лучи осветят тело, неспособное даже уползти в тень, они растерзают его — так же, как у него на глазах расправились с Юханом.
И все-таки он продолжал:
— Братья мои! Перестаньте быть рабами, носящими пышные титулы. Вспомните и поймите, что вы — не эрлы и графы, таны и принцы, а инженеры и ученые, вычислители и врачи, биологи и астронавигаторы. Это поможет вам преодолеть слепоту, даже если крэги снова предадут вас. Но не бойтесь за своих детей, не бойтесь за будущее Джаспера: ведь тайна крэгов в том и состоит, что все дети рождаются зрячими! Они приходят в мир, чтобы видеть его собственными глазами, и только…
Страшный удар обрушился на его голову — аметистовый крэг, сложив крылья, камнем упал на его голос, рискуя разбиться о плиты Звездной гавани.
Но он не промахнулся.
Несколько секунд они еще жили — то, что осталось от человека, и то, что недавно было сиреневой птицей.
Затем человеческого дыханья не стало слышно. Опередил его крэг или отстал на несколько мгновений — никто не смог бы сказать.
Ведь крэги не дышат.
— Мы ушли на достаточное расстояние? — спросил Юрг, прижимаясь лбом к черному иллюминатору, занимавшему всю середину пола.
Незнакомые созвездия роились под ним, очаровывая и пугая своей реальностью.
— Мы никогда не уйдем достаточно далеко, — отвечала мона Сэниа, полулежавшая рядом с ним на подушках и поддерживавшая одной рукой забинтованную голову. — Мы уже в твоем созвездии, но нас могут догнать и здесь, ведь для перехода через ничто расстояний не существует. Я и так не понимаю, что сдерживает погоню… В любую секунду они могут начать выныривать прямо здесь, в центральной каюте корабля.
— А почему не в малых?..
— Какой ты недогадливый! Там слишком тесно, можно при выходе совместиться с другим человеком или предметом. А здесь вон сколько простора. Любой джасперианин может отчетливо представить себе эту каюту, а ничего другого и не требуется…
— А мы можем оставить этот сектор здесь и двигаться дальше без него — соединив в кольцо остальные корабли? Один-то из них, кстати, все равно пуст!
Она смотрела на него округлившимися от изумления глазами. Потом стремительно вскочила на ноги:
— Черные дали! Что значит консервативность мышленья… Мне и в голову это не пришло. Скорее в каюту Гэля!
Она бросилась вон из шатровой каюты, увлекая за собой Юрга. Короткий приказ, легкое покачивание пола под ногами, кажущееся таянье стен, становящихся прозрачными — и внезапно Юрг увидел себя внутри одного из девяти золотистых мыльных пузырей, прилепившихся друг к другу и замыкающихся в сказочное кольцо.
А чуть левее и ниже призрачно светился такой знакомый, причудливо расписанный нежными перламутровыми красками шарик — его Земля.
— Теперь мы можем не спешить, — проговорила мона Сэниа смертельно усталым голосом. — Те, кто попытаются нас догнать, очутятся в пустом яйце, висящем за сотни миллионов миль отсюда. Смотри и выбирай, куда ты хочешь спуститься, командор. Мы у цели…
Голрс ее дрогнул и прервался. Благодаря счастливой выдумке Юрга можно было теперь не опасаться погони. И непомерной для узеньких женских плеч тяжестью навалилось на Сэнни воспоминание о тех, кому уже никогда не суждено было этой цели достигнуть.
Сначала — Асмур, затем — Юхан, теперь вот — Гэль.
Юрг смотрел на хрупкую фигурку жены, прижавшуюся к золотистой прозрачной стене. Нет, не новую диковинную планету разглядывала Сэнни — она просто прятала свои слезы: каким бы ни был повод для горести, принцесса Джаспера не могла плакать при посторонних. И спуститься вниз вот такой, истерзанной горечью воспоминаний, она тоже не могла, потому и просила не спешить. Он угадал, он каждой клеточкой своего тела почувствовал остроту ее скорби и невольно вспомнил ту счастливую ночь, когда они спорили: на Земле или на Джаспере любят сильнее…
Горе утраты — оборотная сторона любви.
Он бесшумно приблизился и осторожно снял с ее плеч пестрое живое покрывало.
— Будь другом, Кукушонок, — попросил он, — присмотри за Юхани.
Кукушонок послушно скользнул в угол, где на свернутом плаще безмятежно сосал палец наследник двух планет, и опустился в изголовьи, заботливо оглядывая младенца, но не касаясь его даже кончиками перьев.
Сэнни не обернулась, продолжая невидящим взглядом смотреть туда, где мягким светом сияла Земля. Юрг наклонился и бережно обнял жену, словно укутывая и пряча ее от всей Вселенной. Прижался щекой к ее теплым волосам — и все-таки не удержался, поверх ее головы засмотрелся на пышный ковер каракумского разнотравья.
— Мы не будем торопиться, Сэнни, маленькая моя, — зашептал он, чувствуя, как под его губами шевелятся, точно живые, прядки ее волос. — Мы дождемся вечера и тихо опустимся на сказочную равнину, которая когда-то была пустыней, а теперь зеленее и душистее самого Джаспера… Хорошо?
— Да, — еле слышно донеслось до него. — Да…
— Красноногие аисты, заночевавшие здесь на своем пути к северу, будут при виде нас закидывать головы на спину и щелкать клювами… Но ты их не бойся.
— Нет, — отвечала Сэнни. — Нет…
— А потом подойдут джейраны, хлебца попросить, только вот у нас нет человеческого хлеба — но не беда, правда?
— Правда, — соглашалась она. — Правда…
— А потом за нами прилетят, — говорил он, радуясь, что стихает горестная дрожь, бившая ее маленькое тело. — За нами прилетят, и мы увидим Землю совсем вблизи, если, конечно, облака не помешают — ишь, ползут с юга, точно белая мохнатая шкура…
— Я думала, это снег…
— Нет, это низкие облака, они к вечеру…
Он вдруг осекся — горло перехватило.
— Откуда ты знаешь — про облака?
Она не ответила.
— Ты… видишь?
Голова под его щекой едва уловимо дрогнула в коротком кивке.
— И только тогда, когда я вот так — с тобой?
Снова тихий кивок.
Он должен был ощутить буйную радость, а вместо этого его охватил цепенящий ужас.
И отвращение — к себе самому.
— Значит, — проговорил он, едва ли не заикаясь, — я для тебя — все разно что…
Он не мог даже произнести этого слова.
И тут странный, прерывистый звук, напоминающий клекот орленка, донесся из угла. Юрг в недоумении обернулся и вдруг понял, что впервые в жизни — а может быть, и вообще в истории Джаспера — они слышат, как смеется крэг.
— Сэнни, — прошептал он, обхватывая голову руками и садясь на пол. — Сэнни и ты, Кукушонок, простите меня, дурака…
Она порывисто повернулась и гибким, точным движением опустилась на колени рядом с нилд.
— Как же ты сам не догадался, муж мой, — проговорила она, и Юрг подумал о том, сколько же дней и месяцев он не слышал, чтобы у нее был такой счастливый голос. — Как же ты сам не понял, что иначе и быть не может! У нас ведь теперь все на двоих: и сын, и зрение, и неразделимость самой жизни…
