Роняет Паша тарелку, смотрит в скуластое лицо солдата, что-то ищет в его лице, прислушивается к жирному акценту парижского предместья и понимает, наконец, что стоит перед ней сын ее, Алешенька. И нет у нее больше слов, и не чувствует она, как что-то горячее и соленое бежит по ее щеке и капает на грубую, солдатскую шинель…
Пришла ко мне Паша с сыном. Познакомила. Сияет вся, помолодела. Очень уж счастлива, — только одно неприятно: трудно с Алексеем объясниться. Она по-французски не очень-то крепка, а сын ни слова по-русски.
— И совсем он о России ничего не знает. Уж я ему одну книжку подарила «Мир и войну» Толстого…
— А почему, Паша, он сразу вам на письмо не ответил?
— Так ведь какая история вышла! Служил он, оказывается, в Страсбурге. Послало туда мое письмо министерство. А Алексей как раз в отпуску находился, в Париже. Ему письмо в Париж переслали, а пока оно дошло по назначению, отпуск кончился, и он обратно в Страсбург вернулся… Так время-то драгоценное и ушло. Спасибо, мадам Легра переслала ему письмо в Страсбург!
— Как, мадам Легра?!
— А как же, жива она, жива! Ведь вот какая хорошая женщина оказалась: и денег за пансион не получала, а Алексея моего выкормила и выпоила, как родного сына. Теперь у него, как бы две матери: одна француженка, а другая русская… А с адресом недоразумение вышло: живет она на рю Нотр Дам де Виктуар… Перепутала старуха!
Вот и вся история Пашиного счастья.
Незабвенный друг
Воскресное дежурство в редакции подходило к концу. Машинки стучали теперь более торопливо, чем в начале рабочего дня, сотрудники дописывали последние телеграммы. Журналисты почему-то убеждены, что по воскресеньям ничего не происходит, кроме речей министров и церемоний открытия памятников, и хотя убеждение это решительно ни на чем не основано, воскресная информация, действительно, всегда выходит унылая: может быть просто потому, что тяжело работать в те дни, когда все приличные люди отдыхают.
Под вечер на моем столе зазвонил телефон. Голос человека, которого я знал, — он был поэтом, фотографом и монпарнасским завсегдатаем, взволнованно сказал:
— Только что в госпитале Божон умер Миша Струев!
Я машинально записал на листке сообщение: в госпитале умер Миша Струев. И только после этого до моего сознания дошло, что умер свой человек, друг, сотрудник газеты. Был он немного сумбурный, непутевый, но в общем славный малый, писал хорошие стихи, непрерывно в кого-то влюблялся, и в редакции недавно говорили, что он опять безнадежно влюблен и пытался даже отравиться, — кажется для того, чтобы напугать даму сердца… И пока я все это вспоминал, из телефонной трубки доносились плохо связанные одна с другой фразы:
— Я был у него днем в больнице. Он, знаете, еще не вполне оправился от несчастного случая… Мы разговаривали, все казалось нормальным, и я скоро ушел. А только что позвонили из госпиталя и сказали, что Струев умер от сердечного припадка.
Разговор кончился. Я вышел в соседнюю комнату, по которой ходил, мурлыча, взад и вперед заведующий редакцией, и сказал:
— Миша Струев умер!
Он еще немного помурлыкал и вынул из кармана часы. Надо кончать внутренние страницы, а тут внезапная смерть! Покойники всегда умирают не во время, к заключению номера. Но заведующий редакцией твердо помнил основное правило: в газете лучше всего читаются некрологи и похоронные объявления. И он сказал:
— Слушайте, надо бы вам съездить в госпиталь, узнать, как и что… Все-таки, наш сотрудник. Возвращайтесь поскорее, чтобы успеть дать на вторую.
Через четверть часа я приехал в госпиталь Божон и прошел под мрачными сводчатыми воротами. В стеклянной каморке сидел человек в белом больничном халате и читал вечернюю газету. Он читал что-то очень интересное, вероятно уголовное дело, нехотя оторвался от листа и спросил, — что надо?
— У вас тут сегодня умер Михаил Струев, — сказал я.
Человек помолчал. Он, конечно, уже знал о смерти Михаила Струева и только спросил:
— И что же?
— Я хотел бы получить сведения и увидеть тело.
Санитар подумал немного и, перед тем как снова погрузиться в чтение газеты, буркнул:
— Тело находится в морге. Пройдите в глубину двора, там вам покажут.
Во дворе было сумрачно, сыро и как-то тоскливо. Воскресные визиты родственников кончились. Последние посетители с облегчением уходили в мир здоровых людей, оставив утомленным больным кульки с апельсинами и жалкие цветы. В палатах уже зажигали свет, который тускло лился во двор и боролся с наступающими сумерками.