Дама продолжала молчать. Замолчал и продавец, — он сказал все, что знал, и теперь старался вспомнить, не забыл ли чего-нибудь интересного? Потом покупательница спросила:
— Сколько стоит этот медальон?
Медальон стоил 300 долларов. По лицу покупательницы прошла легкая тень недовольства, — цена показалась ей слишком высокой. Собственно, торговаться в этом магазине не следовало. Предполагалось, что любая цена для клиента доступна, — важно только, чтобы понравилась вещь, а о деньгах говорили вскользь и неохотно, как о чем-то в высшей степени незначительном и даже унижающем достоинство покупателя и продавца.
Дама все же попросила сбавить цену. Это было неожиданно и немного обидно, но продавец сказал, что хотя вещь — музейная, уникум, — в исключительных случаях, желая доставить удовольствие клиентам, владельцы магазина готовы пойти на жертву. Размер жертвы был тут же назван и на этот раз дама — впервые за все время — улыбнулась, — улыбкой этот весь неприятный и мелочный разговор о деньгах был закончен.
Несколько новых, хрустящих бумажек легли на стол. Продавец пересчитал деньги и подумал, что напрасно он, все-таки, уступил, — дама все равно купила бы наполеоновский медальон. Но жалеть было поздно, — теперь оставалось только завернуть бархатный футляр и вручить его владелице. В эту минуту дама спросила:
— Можете вы открыть медальон и вынуть волосы?
Продавец удивленно посмотрел на даму. Открыть медальон? Но для чего?
— Мне эти волосы не нужны, невозмутимо сказала покупательница. Можете делать с ними, что хотите…
Такого ответа продавец, во всяком случае, не ожидал… Выбросить локон Наполеона!
— Сударыня, сказал он тихим и слегка дрожащим голосом, вы, собственно, платите деньги за этот локон. Медальон очень красив, но большой цены он не имеет…
На лице дамы снова появилась улыбка:
— Красив, правда? Вот поэтому я его и покупаю… Нет, положительно, можете делать с локоном, что вам угодно!… Мне нужен только медальон. Я поставлю в него фотографию мужа. По моему, это будет очень мило…
Что стало с медальоном в дальнейшем — неизвестно. Но локон императора, завернутый в пергаментную бумагу, и по сей день лежит в несгораемом шкафу антикварного магазина на Пятом Авеню.
Несмотря на удостоверение историка Луи Массона, его никогда не показывают любителям старины, — магазин серьезный, и кто же поверит, что Наполеон мог послать свой локон императрице, попросту завернув его в пергаментную бумажку?
II. Крымские рассказы
Арбузы
На татарских баштанах арбузы поспевали рано, в самом начале июня. Были они небольшие, темно-зеленые, с полосами, и почему-то в Крыму называли их монастырскими. Первый арбуз приносил служивший у нас на побегушках татарчонок Фитка. На лице его была широчайшая улыбка, когда он бережно передавал арбуз матери и говорил:
— Пожалуйста, кушай на здоровье. Отец Ибрагим прислал. Сам прийти не мог в гости. С ружьей баштан сторожит…
Фитка получал новенький гривенник, который немедленно исчезал в его бездонных татарских штанах с мотней, и еще раз обнажал свои великолепные, белые зубы.
— Сладкий будет. Рафинад!
Этот первый арбуз резали за столом торжественно, священнодействуя. Но по настоящему арбузный сезон начинался только в июле, когда наступала тропическая жара. Нога уходила в размягченный асфальт, на листьях отцветших акаций лежала густая пыль и даже на лошадиных головах днем появлялись широкие войлочные шляпы. В эти дни вся зелень на баштанах сгорала. Арбузы дозревали на раскаленной, потрескавшейся земле, и от них шел пряный, сладкий дух.
Сколько их было! За товарной станцией, на запасных путях, выгружались привозные, астраханские кавуны. Босяки-грузчики выстраивались цепью и белые, полупудовые арбузы летели из рук в руки легко, как мячи. Работали ловко, ровно, без лишних разговоров, и только слышно было, как хлопали ладони грузчиков по тугой, звенящей арбузной корке. В полдень становилось так жарко, что от зноя уже не спасали мокрые мешки, надетые на голову. Старший в артели приказывал:
— Покончим вагон, ребята, и майна-стоп! Шабашить будем.
Когда останавливали, наконец, работу, грузчики первым делом подходили к фонтану и, припав губами к крану, долго и с наслаждением пили холодную воду, стекавшую им за шиворот и на грудь. Потом уходили в холодок, к хлебным амбарам. Закусывали, не торопясь, жирной таранью. Сначала ее били о камень, чтобы как следует размягчить, а потом разрывали в длину, от хвоста до головы. Появлялись разносчики, торговавшие горячими пшенками, жареной рыбой и ледяной бузой. Выбирали арбузы долго, с видом знатоков, щелкали по корке, прислушиваясь к звуку, словно настраивали скрипку и, наконец, легко стукали арбузом о рельсу или о камень. Раздавался хруст, кавун разваливался на рыхлые, кроваво-сочные куски, и никогда я не видел, чтобы грузчик ошибся в своем выборе и попал на зеленый.