– Ну вот видишь – бумаги… – довольный, что нашелся повод отвязаться от родственника, сказал Федосей. – Раз бумага есть, значит, все правильно. Работает твой сосед над чем-нибудь нужным для Мировой Революции…
Он почувствовал, что его уносит в сон, и не стал противиться этому. Все-таки два дня в засаде неспамши и нежрамши… Хорошо хоть не без толку. Взяли субчиков…
– Да какие бумаги, Федосей? – гость стукнул ладонью по столу, заставив племянника вынырнуть из дремы. – Такими вещами надо на работе заниматься. Неужели у советского ученого места нет, чтоб на Мировую Революцию работать? Есть же лаборатории… Институты… А он – дома. В сарае. Знаешь, что это значит? – внезапно понизив голос, спросил он.
– Что? – тоже машинально перейдя на шепот, переспросил племянник.
– Что это – не советский ученый! Может быть, он на Польскую разведку работает?
Малюков вздохнул. Спорить бесполезно. Характер у дяди, честно говоря, был сволочной. Это признавала вся родня. Так что проще что-нибудь сделать, чтоб успокоить родственника, чем препираться. А потом спать. Сутки…
– Ладно. Чего ты от меня хочешь?
– Не от тебя. Я хочу спать нормально. Если он работу на дом берет, то я отчего страдать-то должен? У меня смена пол-седьмого. Я на паровом молоте работаю!
Тут его осенило новым аргументом.
– А вот если б я домой паровой молот принес…
– Что. Ты. От. Меня. Хочешь? – раздраженно повторил вопрос Федосей.
– Приструни гада… – неожиданно мирно сформулировал дядя. – Поможешь?
Федосей вздохнул еще глубже, словно хотел донырнуть до того места, где лежит сон, и выбросить его из головы… Задавив раздражение, он медленно кивнул, поймав себя на мысли, что, кивнув в следующий раз, он просто может не поднять голову. Уснет… Нет. Надо вставать, надо двигаться…
Экономя трудовую копейку, прижимистый Поликарп Матвеевич хотел было отправить племянника до квартиры пешком, но Федосей возмутился и заставил дядю сесть в трамвай. Платить за проезд, правда, пришлось племяннику. Зато те пять остановок, что отделяли их от дядиного дома, он продремал, прижавшись к родственному плечу, а не разглядывая позолоченные поздней осенью клены на бульваре. Деревья провожали октябрьское тепло и готовились встретить ноябрьские дожди.
Старинный четырехэтажный дом, построенный в начале века, смотрелся крепко, но обшарпанно. Обычное для столицы дело – вместо стекол в подъездной двери – фанера, на лестничных площадках искуренные до крайности папиросные гильзы. Федосей потянул носом. Хорошо хоть пахло не кошками, а сырым деревом.
На втором этаже дядя ткнул пальцем в дверь. Проверяя на месте ли удостоверение, Федосей коснулся кармана гимнастерки и требовательно застучал. Ответили не сразу, но неожиданно.
– Кто там?
Никаких дыр в двери не было, но Федосей мог поклясться, что их внимательно разглядывают.
– ОГПУ. Откройте.
Федосей подмигнул дяде, который, ухмыляясь в предвкушении торжества справедливости, стоял рядом.
Хоть и без ордера на обыск и без сопровождающих ничего, кроме как просто поговорить с жильцом, он не мог, но ведь не где-нибудь работал, и удостоверение имел, и знал, как обыватель к этим четырем буквам относится… А вот у жильца реакция оказалась отнюдь не обывательской.
Дверь, к счастью, оказалась не толстой, так что щелчок взводимого револьвера Федосей успел услышать и оттолкнул мстительно скалившегося дядю в сторону.
Бах! Бах! Бах!
Брызнули щепки. Дырки в двери легли наискось. Стрелок там оказался с опытом. Бил так, чтоб наверняка кого-нибудь зацепить. И зацепил бы, если б не острый слух Федосея.
Грохнувшись спиной на ступени, дядя взвыл от боли.
Уходя в сторону, Федосей потянул наган из кармана, но стрелок не стал ждать. Ударом ноги распахнув дверь, шумный сосед прямо по упавшему навзничь дяде пробежал наверх. Дядя снова взвыл, но уже от обиды.
– Стой!
Двумя прыжками сосед взвился вверх и ушел в мертвую зону, прикрывшись лестничным маршем. Мелькнул – и пропал. Сон с Федосея как бритвой срезало. Он наклонился над дядей.
– Чердак есть?
Хлопавший глазами дядя только кивнул. Не ожидал он такой прыти от соседа.
– Ранен?
– Нет…
– Тогда бегом вниз, милицейских зови…
Шаги летели вверх по лестничным пролетам, и Федосей бросился следом.
Он пробежал два этажа – выше некуда. Украшенная лепниной в виде виноградных листьев и гроздьев площадка четвертого этажа пустовала, только деревянная лестница в десяток ступеней рывками вползала наверх, в темноту чердака. Беглец обрубал концы. Если ему удастся втащить наверх лестницу, то чекисту останется скакать обезьяной да руками махать – три метра в высоту человеку никак не перепрыгнуть.