Мака весьма равнодушно выслушала историю какой-то бездомной толстушки, и Гено понял, что начал ее потому, что хотел сам оказаться причиной размолвки. Но это было не так. Даже напротив: если б он досказал историю до конца, Маке, наверное, понравилось бы его поведение, кроме объятий и поцелуев в подъезде, разумеется.
Гено взорвался: значит, она ничего не знает о Тебро и не это причина ее мучений.
— Тебе говорят о судьбе человека, а ты даже не хочешь слушать!
— А что интересного в этой судьбе? — проговорила Мака. Она совсем не понимала волнения мужа.
— Я рассказал не для того, чтобы развлечь тебя!
Мака решила, что прослушала что-то.
— Ты же сказал, что она разведенная.
— Разве о разведенных не говорят?
— Нет, Гено, я совсем не это имела в виду. А когда у нее был муж?
— Что, когда у нее был муж?
— Она порядочно вела себя тогда?
— Откуда мне знать! — Гено махнул рукой и выбежал из комнаты, и только тогда до Маки дошло, что в рассказе мужа главным была не судьба девушки, а его роль в их отношениях. Она поняла это, но поздно, и ей опять приходилось изворачиваться, лгать, на этот раз изображая тревогу и ревность: если этой особе нужна была помощь, ты мог устроить ее на работу, но зачем же ночью шататься с ней за городом в обнимку и слушать ее сомнительные признания?!.
Мака промолчала. «Гено исповедался, чтобы услышать в ответ исповедь, — подумала она и решила: — Как только начнутся каникулы, заберу Гочу и поеду к отцу. Может быть, тогда Гено и вправду сойдется с той…» Но тут же ужаснулась. Это было то самое, что зародилось в ней в пятницу утром и что она ощутила, когда машина Тхавадзе стремительно и юрко выбиралась из городка: вражда с самою собой. Она тут же передумала: «Я никогда не поеду к родным!»
Гено в последнее время не работал дома, забросил книгу, ничего не писал, словно на все махнул рукой.
Ему были дороги семья, сын, свое дело.
Так не могло долго продолжаться.
Как только начались каникулы, Мака настойчиво убеждала себя: «Ты должна уехать, убраться отсюда, тебе должен изменить обманутый тобой муж; это не облегчит твоей вины, но пусть хоть не будут такими жалкими доверившиеся тебе люди. Уйди, убирайся! Там тебе не придется столько лгать. Там ты хотя бы не будешь спать рядом с мужем после свиданий с Тхавадзе, И не бери с собой сына. Сын должен привыкнуть к тому, что тебя нет. Уходи, убирайся отсюда». Она знала, что в конечном счете так и поступит, но откладывала, тянула, медлила. «Уж не навсегда ли я уезжаю?» — спрашивала она у стен, у деревьев, высаженных собственными руками.
В один из бестолковых мучительных дней Мака услышала мельком, как Гено сказал матери: видел вчера директора завода, на котором работает Бичико, он совсем здоров.
«При мне ни словом не обмолвился!» — вдруг испугалась Мака и в тот же день засобиралась в дорогу: отцу предстояла вторая операция. Наказала домашним: сколько бы Гоча ни капризничал, не обращайте внимания — не такой уж он маленький, чтоб не прожить без мамы. Вражда с собой усиливалась. Уезжает и оставляет мужа какой-то уличной девке, отрывает от сердца сына, чтобы потом ночами в тоске не сомкнуть глаз, бросает дом и едет к брату, который через день-другой, пьяный или трезвый (какая разница), гаркнет: чего навязалась на мою голову, и без тебя забот полон рот; вроде хотела повидать Нуцу и рассчитаться с ней, но когда думала об этом, не знала, как можно отомстить несчастной, брошенной и мужем и любовником, бездомной и бездетной женщине. Если Нуца и завидовала ее счастью, разве Мака не завидует теперь всем честным и порядочным людям? Правда, Мака никогда не захочет, чтобы они сделались такими же несчастными, как она, но и Нуца не опаивала ее и не кидала силой в объятия Тхавадзе. Тхавадзе попросил ее узнать, где Мака, в каком вагоне, и она сказала. Если кто-нибудь спросит у Маки адрес Нуцы, она тоже не станет скрывать…
«Нет, Нуцу я все-таки повидаю», — твердила она, может быть, потому, что Нуца была единственным человеком, который все знал. И еще она хотела увидеть Мери, чтобы почувствовать рядом с ней хоть какое-то облегчение. Она вернется без мужа и без сына туда, откуда уходила чистая, непорочная, с гордо поднятой головой. Она надеялась на то, что там живет Мери, которая любит ее, и если даже узнает все, — простит. Не простит отец, и она сама, никто не простит, кроме Мери. Мери стала для нее очень близкой и необходимой, словно она могла избавить ее от кошмара, спасти, вытащить, извлечь из ада последних недель. Временами Маке верилось, что Мери каким-то чудом вырвет ее из рук Тхавадзе, смоет с нее всю грязь, все грехи и вернет все то, что она потеряла.