«Штуте подошел к началу тропинки и почувствовал, что его увидели сверху. Голову и плечи как бы ожгло мощной лампой. Он осторожно ступил вперед, глядя только под ноги, словно боялся увидеть пулю, которая, пройдя сквозь его грудь или голову, упадет на тропинку.
До того места, откуда полетел вниз Вальтер, оставалось еще два шага. До тех пор его, пожалуй, не убьют.
Один шаг…
Второй…
Вот здесь выстрелили в Вальтера.
Может быть, и в него уже выстрелили, только Штуте не слышал, но сейчас услышит и почувствует. Нет… Ничего… Но почему так ослабли колени. От голода и жажды?
Ганс на один шаг прошел то место, откуда полетел вниз Вальтер».
И так до конца. На несколько страниц растягивается это ожидание Вальтера — ожидание выстрела. А времени-то проходит совсем немного. Но за это краткое время человеческая личность оказывается полностью раздавленной. Что-то меркнет в душе, деревенеет, каменеет. Ганс Штуте за этот краткий путь стал совершенно седым.
А потом Ганс Штуте остается в горах один как перст, и тогда возникает легенда о чужестранце, который без конца плутает по заснеженным горам, ища дороги к себе домой. Но горы его не отпускают.
Враг наказан. Погибла еще одна человеческая жизнь. И со страниц романа, проникнутых благородной идеей, поднимается негодование против жестокостей войны — чувство, столь необходимое сегодняшнему человечеству, которое не смеет забывать о бдительности.
«В тот день, когда Мака, окончив школу, уехала из деревни поступать в институт, Тхавадзе ничком лежал за оврагом, на сгнившем, изъеденном червями, трухлявом пне, и по лицу его ползала армада красных муравьев, но он не трогал их, не трогал, даже когда поднявшись по-подбородку и губам, они полезли ему в ноздри. Перед его глазами, перемешиваясь, петляя, путая следы, сновало обездоленное, выковырянное из гнезд муравьиное племя, и каждый муравей тащил на себе груз вдвое, вчетверо и вдесятеро больше себя самого…
Вот тогда он дал клятву! Клятву, в которой не было ни слова, ибо над словами смеются возмужавшие юноши. Он решил не видеть ту, что прошла нынче утром по ту сторону оврага, не видеть до тех пор, пока…
Это «пока» растянулось на много лет.
Столько времени его осаждали красные муравьи, кусали, лезли в ноздри, таскали по его лицу груз, вдвое, вчетверо, вдесятеро превосходящий их самих. Ночами они лишали сна, а днем не давали засиживаться на одном месте; они сожрали его покой и научили терпению. Но теперь они оставили его. Кончилось бесконечное ожидание. Теперь — видеть, каждый день видеть ее. Для этого все готово…»
В романе «Жила-была женщина» страсти Джумбера Тхавадзе прочитаны как направляющий мотив всей его жизни. Они безраздельно властвуют над его душой, направляют каждое движение его мысли.
Как ни прикидывай, трудно прийти к убеждению, что чувство Джумбера Тхавадзе к Маке было подлинной любовью в ее чистой и возвышенной форме. Однако в этом чувстве не проглядывает и ничего животного, не похоже оно и на простую прихоть. Но хоть и жизнь не в жизнь Джумберу без Маки, все-таки это не любовь, нет, совершенно ясно, что не любовь. Любовь определяют по-разному, но ни под одно из этих определений не подведешь чувство Джумбера — оно никак не укладывается в рамки любви. Возможно, что выросло оно из любви и оживляется любовью, но все-таки за собственно любовь его не сочтешь. Это что-то совсем другое, непонятное, запутанное, густо замешанное на мести. А это уже — трагедия характера.
Плюгавого, неказистого собой Джумбера девушки не баловали вниманием. Но это бы еще полбеды, если бы сама Мака, его драгоценная Мака, тоже не отнеслась к нему с унизительным равнодушием. Тут-то и загорелся у него в груди огонь мести. Непримиримый по натуре, он не пожелал согласиться с селением обстоятельств, не пожелал мириться хотя бы с тем, что природа не наделила его той привлекательностью, которая открывает иным счастливцам прямой путь к девичьим сердцам. Такая непримиримость, такое упрямое противоборство своей участи нередко ставят человека в комическое положение. Но у страстей Джумбера серьезная подоплека, и это придает им значительность. Джумбер не желает отступаться от красоты. Он заявляет претензию на красоту, потому что к ней неодолимо тянется его сердце. Осознанная злость на весь мир и на людей оборачивается настойчивым стремлением добиться своего, сеет в груди мстительное чувство, которое и придает любви свой особенный привкус.