Еще издали завидев меня, мельник отворил оба желоба. Жернова завертелись под ударами воды, в минуту поглотили последние запасы села, но так и не утолили голода.
Глава четырнадцатая
УБЕЖИЩЕ
Наконец-то разведрилось.
На пригорках, там, где повыше, можно было приступать к полевым работам. Сроки прополки прошли, сорняки душили посевы. Надо было торопиться. Не хватало рабочих рук.
— Хватит тебе возиться с этой холерой, пропади он пропадом, этот чай! — сказал мне Эзика. — Завтра выходи в поле.
— В поле?! — испуганно переспросил я.
— Да, в поле, а то с голоду передохнем зимой!
— В поле мне с культиватором не справиться! — признался я.
— Не справишься, говоришь? — Эзика смерил меня взглядом с головы до ног… Он пошел прочь, но, пройдя шагов пять, остановился в раздумье. Вдруг он крикнул, не оборачиваясь, словно не мне, а кому-то: — Справишься, не может этого быть!.. Как это ты не справишься!
— Культиватор попортит кукурузу… — испуганно крикнул я.
— Ну и пусть портит! — ответил он, обернувшись. — Непрополотая кукуруза все равно пропадает. Хоть что-нибудь да спасем!..
На следующее утро я уже запряг быков, когда Эзика появился на нашем дворе и сам стал распрягать их. Я не мог понять, что случилось, куда он теперь хочет меня послать?
— Наступает, гад… Все вперед рвется!
— Кто наступает, дядя Эзика? — спросил я, все еще недоумевая, зачем Эзика выпряг быков.
— Холера! Чтобы мор на него напал, на злодея поганого…
Я все еще не понимал, о ком говорит Эзика. Я чувствовал, что речь идет о враге, но почему он вспоминает о нем сегодня утром, когда тот еще так далеко. Ведь до нас не доносился даже грохот его пушек.
— Зачем тебе посевы, милый ты мой, когда он и поле затопчет, и урожай… Идет он, Иуда, подходит к нам, надо убежище строить.
— Убежище. А что это — убежище? — не понял я.
— Убежище! Да черта ли тебе до этого? — крикнул он, ожесточаясь. — Копай яму да лезь под землю, вот тебе и убежище!
— Яму рыть? — повторил я.
— Да, яму, такую вот, в мужской рост, да хватит и твоего роста. — Эзика оглядел наш двор. — Вой у тебя колья лежат для лоз. Выроешь яму, прикроешь кольями поплотнее и засыплешь землей, да щель оставишь, чтобы в яму лезть можно было…
— Но ведь это от виноградника колья!
— Что говорить о виноградинке! Копай яму, вечером сам зайду, проверю твою работу, — сурово закончил он.
— А рыть-то где?
— Где рыть? — Эзика огляделся и позвал маму. — Ивдити!
Мама с Татией на руках вышла на веранду.
— Надо сегодня же начать рыть убежище, поближе к дому. Приказ такой вышел.
— Почему поближе к дому?
— Этот проклятый не станет дожидаться, пека ты за село выйдешь. Да у тебя еще и ребенок…
— Что им от ребенка-то нужно? — громко вырвалось у мамы, и она прижала Татию к груди.
— А чего ты от них ждала? Людоеды — людоеды и есть! — Эзика выругался и, насупясь, захромал к воротам.
Из газет я знал, что фашисты рвутся вперед, сжигая и уничтожая все на своем пути. Даже Заза знал, что надвигается какое-то чудище — дракон или волк, которое пожирает детей. Иногда он вскакивал среди ночи и звал на помощь. Я успокаивал его, говорил, что наш папа там, на фронте: он сражается с чудищем и не подпустит его к нам, а застрелит и заколет штыком.
— Штыком? — переспрашивал Заза.
— Штыком, — повторял я.
Заза ложился. Я задремывал, но вдруг снова слышал:
— Он папу съел! Съел!..
Я будил его.
— Глупый ты, Заза! Как он может съесть папу. На папе железная каска.
— Железная каска? — удивлялся в полусне Заза.
— Да, а на ней звезда.
— Красная звезда… — улыбался Заза.
— Гогита, — просил он погодя. — Можно я лягу с тобой?
— Да ты же со мной лежишь.
— Нет, не в ногах. Можно рядом?
— Ложись…
Заза перетаскивал в темноте подушку, устраивался рядом, ворочался, вздыхал. Потом опять шептал:
— Гогита, а что такое каска?
— Каска… каска — это железная шапка вроде котелка… Спи, завтра я покажу тебе в газете.
Заза ворочался, думал о железной шапке и, наверное, видел ее во сне. Утром он напоминал мне о моем обещании и, сидя в постели, разглядывал нарисованного в газете красноармейца; на рисунке солдат в кирзовых сапогах и в каске до ушей, вытянув вперед автомат, бежал в атаку. На каске у него алела звезда. Заза долго разглядывал солдата и наконец говорил: