— Это не папа.
— Папа тоже такой.
— Такой?.. — Он удивленно трогал пальчиком большущие сапоги солдата: наш отец всегда носил мягкие кавказские сапоги.
Я обошел дом, вытащил из-под пола заступ и лопату.
— Куда это ты? — спросила мать.
— Яму рыть.
— Поближе к дому рой. Слыхал, что Эзика сказал?
— Я здесь вот, в траве.
— Ладно. Только ты один не справишься.
— Справлюсь как-нибудь.
Я несу лопату и заступ, размеряю и очерчиваю перед домом место для убежища.
«Вот сюда сядет бабушка, здесь — мама. Заза в том углу; посередине надо оставить место для люльки, да побольше, чтобы можно было покачать, а то Татия с перепугу не уймется. А я? Я пристроюсь где-нибудь в изголовье люльки или у входа».
Земля размокла, заступ берет ее легко, но дерн весь схвачен корнями, так что комки приходится отдирать руками и кидать в сторону. Я срыл дерн, окопал намеченное место, теперь землю можно выбирать лопатой. Глинистая земля липнет к лопате, замешивается круто, и отяжелевшая лопата почти не входит в нее. Наваливаюсь на черенок грудью, пру животом. На руках вскакивают волдыри, потом лопаются, и ладони нестерпимо жжет. Теперь мне не удержать ни заступа, ни лопаты. Сажусь на край ямы, в затылок мне печет солнце. И, весь мокрый от пота, я думаю: «Кто только придумал эту войну!»
В яму лезет Заза. Хватается за лопату, потом за заступ, но ему не сладить ни с тем, ни с другим. Тогда он берет комья руками и выбрасывает наверх.
Отверстия, проточенные в земле дождевыми червями, сочатся водой. Я разглядываю края ямы и вижу, как у моих ног из медведкиной норки стекает прозрачная струйка.
А ведь яма еще едва до колен мне. Что же будет, когда я вырою поглубже? Воды натечет до половины. Как же мы будем укрываться в ней? Или куда поставим люльку с Татией? А зимой в слякоть ее и вовсе зальет…
«Нет, — думаю я про себя, — Эзика что-то путает. Как может война добраться до нас, когда здесь топь и все заливает водой. Там, где война, наверное, не бывает столько воды, она не бьет из земли, как только копнешь. Нет, здесь никак нельзя воевать. Бабушка не может долго стоять, а куда ей сесть? В воду? И Заза простудится. Здесь не может быть войны. Нет. Верно, Эзика ошибается».
Зазе наскучило выбрасывать комья из ямы, и, весь перемазанный глиной, он убежал, — наверное, вымыть руки. Немного погодя я опять услышал его голос:
— Вот, бабушка, смотри!
Я поднял голову: надо мной стояла бабушка. Словно не веря своим глазам, она смотрела на яму, вырытую перед домом в живой, колышущейся травке. И вдруг у нее задрожала беззубая нижняя челюсть, она замахнулась палкой и громко крикнула:
— Ты что же это, безбожник! Могилу мне во дворе роешь?
Глава пятнадцатая
ТУХИЯ
Всю неделю я копал убежище, вычерпывал воду и опять копал. Чем глубже я погружался, тем больше натекало в яму воды. Я с трудом выбрасывал наверх мокрую землю. Теперь приходилось кидать выше головы, и комья сыпались назад. Иногда мне помогала мама.
Когда наступили сухие дни, убежище было готово. Я прикрыл яму толстыми сучьями, поверх них уложил виноградные колья, потом засыпал землей и утрамбовал.
Каждый день, только засыпала Татия, бабушка выходила посмотреть, как идет работа. Она больше не сердилась на меня, лишь с опаской заглядывала в яму и, крестясь, вздыхала: «Господи боже мой!»
А Заза не отходил от меня ни на шаг. Он приносил мотыгу, лопату, заступ и без конца расспрашивал про железную каску. Бедняга никак не мог представить, как это наш папа надевает на голову шапку, похожую на котелок.
Убежища мы устроили, но упустили срок прополки, — кукуруза зацвела. Что было делать? Решили, что, если у нее хватит сил, она и без прополки выпустит початки; все равно мотыгой ей уже не помочь.
Как-то под вечер к нам забрел Тухия. Он так исхудал, что я не сразу узнал его: большая голова на тонкой шее да глаза в пол-лица. Совсем обессиленный, он сел на насыпь возле убежища — точно ноги еле донесли его сюда, поздоровался со мной и спросил:
— От отца есть письма?
— Нет. А у вас?
— Два письма получили.
— Это хорошо, — сказал я. — Два, это хорошо. Обратный адрес на них есть?
— Есть, номер есть.
— И номер… А на нашем письме ни номера, ничего…
— Если номера нет, то и ответить, значит, некуда… — Он покачал своей большой головой и попытался меня утешить. — Ничего, напишет еще!
— Не знаю, что-то Фома-почтальон совсем исчез…