— Что, филина не слыхала?
— Слыхала, но… Обожди немного. Не беги так…
Я замедлил шаг. Она догнала, пошла рядом. Накрапывал дождь. Я снова ускорил шаги.
В конце поля, когда мы свернули с аробной дороги к опушке леса и прямиком шли к пашням, филин ухнул так близко, что даже у меня по спине пошли мурашки.
— Гогита, боюсь! — прошептала Пати и остановилась.
— Чего боишься? — Я засмеялся нарочито бодро. — Взрослая женщина, а птичек боишься.
— Я птиц не боюсь, но филин… он как-то так кричит…
Я зацепился за куст ежевики, с трудом удержался на ногах.
— Что с тобой?! — Пати так и обмерла. — Гогита!
— Ничего, в колючки влез.
В чаще сгустившегося леса даже мне, знавшему наизусть каждую пядь, трудно было держаться дороги.
Вот поворот налево. Я свернул и наткнулся на Пати.
— Тут родник сочится, как бы в грязь не угодить. Иди сюда! Осторожнее… Еще… еще шаг. Теперь прыгай!
Пати перепрыгнула и пошла дальше по сухой дороге.
— Там повыше держись, а то слева облепиха разрослась, споткнешься, — предупредил я.
Только и я перепрыгнул через топь у опушки, как вдруг Пати вскрикнула и бросилась назад, ко мне.
— Что с тобой?
— Ой, там страшное что-то!
Я весь обратился в слух.
— Тебе показалось…
И вдруг… у меня язык присох к гортани: из лесу донеслось тяжелое сопение какого-то зверя.
— Оо-ой! — голос у Пати оборвался, она ухватилась за меня. Я почувствовал, как колотится ее сердце.
— Э-гей! — гаркнул я самодельным баском.
Никто не отозвался. Снова тяжелый вздох, тишина. Какая-то птичка перелетела с ветки на ветку в поисках ночлега.
— Э-гей!
Опять вздох и пыхтение где-то совсем рядом, у дороги.
— Какой там черт бродит? — закричал я, собрав всю свою отвагу.
Над нами пропищал совенок, послышался треск сучьев.
— Сюда идет? — прошептала Пати и, вся дрожа, крепче прижалась ко мне.
Я шагнул вперед. Я был ее единственной надеждой и должен был защитить.
— Стой! Вот я тебя… Стой, тебе говорят!
Опять затрещали сучья под тяжелыми шагами, что-то запыхтело ужасно. Волосы у меня на голове встали дыбом. И когда раздалось мычание, похожее на рев, я не сразу понял, что это корова. Корова, пасущаяся ночью в лесу.
«Кто спустил скотину, когда солома не убрана?» — возмутился я и вспомнил про Клементия Цетерадзе.
Ветер гнал по небу черные тучи. Накрапывал мелкий дождь.
Мы вышли в поле, зажгли фонарь и плошку и принялись сгребать кукурузные стебли.
В поле замелькали огоньки. Я огляделся: нет ли где Гогоны, но налетел холодный ветер, прижал пламя коптилки к фитилю, и фонарь наш подумал, подумал и погас. А дождь полил сильнее.
— Ну, теперь шевелись! — крикнул я и бросился к собранным в кучу кукурузным стеблям. Я втащил один сноп в середину и встал на него.
— Подавай сюда, Пати!
Пати укрепила плошку на торчавшем из земли обрезке стебля, отставила подальше погасший фонарь и стала подавать снопы.
Я принимал их и укладывал в стог, взбираясь все выше и выше.
Ветер сражался с пламенем плошки, трепал и терзал его.
Пати подтаскивала теперь по два снопа. Мы яростно работали под проливным дождем, промокшие до костей от дождя и пота.
Вокруг по всему полю при слабом, пляшущем свете коптилок и нарезанной резины ползали черные тени.
Я взбирался все выше, и подо мной поднимался и рос стог. Середина его вздувалась, точно вспученная, стоять было трудно, того и гляди, соскользнет нога и я полечу вниз.
Дождь лил вовсю. Крупные капли бежали по лицу, стекаясь у подбородка, они уже не были такими холодными.
А ночь все сражалась с пламенем плошки, и новые порывы ветра терзали его.
Солома намокла, отяжелела.
Пати кидает мне сноп, я не успеваю перехватить, и он скатывается назад. Она снова кидает сноп наверх, на этот раз я кое-как дотягиваюсь, кладу на место и приминаю ногами.
Еще раз налетает ветер и срывает пламя с нашей плошки.
Я беспомощно оглядываюсь. Ни зги не видать. Непроглядный мрак и обложной дождь.
Где-то далеко черноту неба распорола молния, глухо заурчал гром. И вдруг сверкнуло совсем близко. Короткая вспышка озарила все кругом. Я зажал руками уши. Женский крик слился с оглушительным треском грома.
— Гогита! — кричала Пати. — Слезай!
Я мигом скатился со стога.
— Что будем делать? — Промокшая насквозь Пати дрожала от холода и страха.
— Ничего, скоро пройдет… — сказал я, хоть видел, что этот дождь не из тех, которые скоро проходят.
— Может, уйдем?