Тогда в отсвете пожаров в толпе появилось белое знамя. Лаверо согласился выслушать парламентеров. Перед ним предстали трое мужчин, полубезумных от ярости, запаха пороха и крови.
— Мы захватили президента! — заявил самый буйный из них. — Если ваши полки не уберутся из квартала, мы пристрелим его как собаку.
— А я, — отвечал остервеневший от такого нахальства генерал, — даю вам ровно пять минут на то, чтобы вы покинули дворец.
— Осторожней… Нас ничто не остановит, меня особенно, — рабочий повернул к Лаверо свое побагровевшее от злости лицо, — я уничтожу его своими руками, слышите!
— У меня только один приказ, — проревел генерал, — полное искоренение подобной вам швали!
Бунтовщики ушли, извергая угрозы, а через пять минут возобновился обстрел президентской резиденции. Лаверо сдержал, таким образом, свое обещание. Елисейский дворец был взят его войсками в четыре часа утра. Изуродованный труп президента лежал на ступенях парадной лестницы, но восстание было подавлено.
«На самом ли деле удалось сдержать революцию? » — в страхе спрашивал себя Мейраль. Он смотрел на проходящих мимо людей, на их серые невыразительные лица и удивлялся странному контрасту между этим спокойствием и волнениями прошедшей ночи. Да и сам он чувствовал себя довольнотаки потерянным и опустошенным.
— Пожалуй, что удалось… нет больше вчерашнего возбуждения, этого сумасшедшего жизненного ритма, толкающего людей на преступления.
Молодой человек поспешил увидеть дорогого его сердцу учителя. Старик–профессор едва успел подняться с постели и выглядел рассеянным и мрачным.
— Этот приходил, — прошептал он. — Жаловался, скрежетал зубами, потом исчез. Но, похоже, он еще вернется!
— Давно приходил? — спросил Жорж.
— Часа три будет… какой–то пришибленный, с порезом на шее… шапку где–то потерял… А когда он ушел, на нас вдруг навалилась такая дикая усталость!
— Со мной все то же самое! — поразился Мейраль.
— Сабина и дети еще спят. Ее надо спасать, Жорж. Не хочу, чтобы она снова попала в руки этого маньяка.
В этот момент лицо Лангра оживилось, маска усталости исчезла, и он проговорил трагическим тоном:
— Я совершил первое преступление, когда выдал дочь за него замуж, второе мое преступление — то, что я позволял ее мучить.
— В том нет вашей вины, вы же ничего не знали.
— Я не имел права не знать. Без сомнения, я ненаблюдателен и абсолютно не приспособлен к жизни: лаборатория лишила меня способности чувствовать и оценивать все с точки зрения обыкновенного человека, но никто не отдает свою дочь, не получив взамен каких–либо гарантий. Мне следовало посоветоваться с друзьями… и с вами в первую очередь. Вы из тех, кто никогда не станет рабом того или иного типа существования! Вы бы предостерегли меня.
— Не знаю.
— Нет, знаете. Не относитесь ко мне с вашей идиотской снисходительностью. Вы все знали!
— Я догадывался, что с этим человеком она не будет счастлива, — мягко произнес Мейраль. — И потом, я видел…
— Вы видели ее страдания! Вы знали, что она в опасности. Как вы могли не предупредить меня?