После их ухода он нашел в одном из ответвлений большие колоды, к которым в ту страшную ночь - ночь после его рождения - был прикован тяжелыми цепями его отец Хуан Кондорканки. Но безмолвными были камни вокруг. И губы странного существа на печати Тупак-Амару застыли в скорбной печали, а огромные глаза его были закрыты, сколько ни вглядывался он в них.
И тогда понял Эдувихес, что если в рассказе его матери есть хотя бы частица правды об удивительном их спасении, если горы действительно расступились и укрыли их, если, по словам отца, дорога к их тайне может раскрыться только для двоих, то амулет не посвятит его в свою тайну до тех пор, пока не придет он сюда вдвоем с самым близким, с самым родным человеком - его сыном, внуком или правнуком.
Похоронив мать, Эдувихес отказался от сана жреца, к которому почти тридцать лет его готовили хозяева храма, и отправился на родное плато. Там родились и выросли его отец и мать. И он чувствовал всем существом своим, что именно там, на родном плато, среди аймара должен он продолжить род отца своего Хуана Кондорканки, род великого и славного его предка Тупак-Амару. Он знал, что делать. Нанявшись батраком на кукурузные и картофельные плантации не очень богатого пожилого креола, Эдувихес вскоре женился на такой же, как и сам, сироте-батрачке Хулиане, отец которой был из племени аймара. Он работал на серебряном руднике и погиб от обвала, когда девочке было двенадцать лет.
Видя трудолюбие, послушание и удивительную честность Эдувихеса, хозяин выделил молодой паре под своеобразную аренду отдельный участок земли на плато и необходимый инвентарь. Почти весь вырощенный и собранный урожай они должны были отдавать хозяину, оставляя себе лишь немного картофеля и кукурузы на пропитание. В свободное от полевых работ время оба должны были трудиться на скотном дворе. О своем жилье им нужно было позаботиться самим.
Эдувихес был в восторге. О таком счастье он и не мечтал. Весь зимний период, освободившись от работы на скотном дворе, он таскал на свой участок тяжелые валуны, складывал их один к одному, обмазывал замешанной на навозе глиной, подсыпал быстро растущие стены с наружной стороны землей. За крышей пришлось спускаться далеко в долину, в сельву. В лесу вместе с двумя товарищами, согласившимися ему помочь, и Хулианой нарубили они сотню стройных бамбуковых стволов и на себе принесли их к дому. Его отрезки нужных размеров - продольные и поперечные - ловко переплели, подняли на стены дома, укрепили и залили жидко замешенной глиной.
Дом был готов. Надежный, прочный, уютный. Свой дом! В стужу его прочные толстые стены укроют от лютого холода, в зной дадут желанную прохладу. Здесь, в нагорье, на высоте около четырех тысяч метров над уровнем моря, это очень важно. Ведь почти каждый день здесь меняются все четыре времени года: утром вместе с ласковым теплым солнцем на плато приходит весна, в полдень наступает знойное тропическое лето, к вечеру вместе с моросящими тучами и туманами крадется с горных вершин и ледниковых ущелий зябкая осень, а ночью лютует зимняя стужа.
Нашлось в доме место и для очага, и для нехитрой кухонной утвари Хулианы, и для гостей, которые нетнет да и заглянут на огонек к молодой дружной паре, И, конечно же, хватит в нем места для желанных детей...
В этом доме родился внук Хуана Кондорканки - Педро. До этого Хулиана родила двух дочерей - Аниту и Чону. Но ни Педро, ни затем его сын Хесус внешне даже отдаленно не походили на великого Тупак-Амару...
Голос Таау был едва слышен. Старик закрыл глаза и замер, к чему-то прислушиваясь. Фредерико испуганно склонился над ним, взял его холодные руки в свои.
- Нет, это еще не за мной,-почти беззвучно прошептал, как бы сам себе, старый Таау и снова медленно раскрыл глаза.- Ты слушаешь, мой мальчик?.. Так вот, последний ребенок Эдувихеса и Хулианы Хесус Кондорканки - был мой отец... Когда я появился на свет, прадеду моему, Эдувихесу, исполнилось уже семьдесят семь лет. Это много, очень много для индейца, изнуренного тяжелой работой. Эдувихес после моего рождения как-то сразу воспрянул духом, помолодел, глаза его засверкали, словно у юноши... Днем и ночью просиживал он у моей колыбели, пестовал, лелеял, пел бесконечные песни, ласковые и нежные. Он научил меня любить наши горы, песни, небо. Научил без промаха стрелять из лука и ружья, спать на голых камнях и умываться снегом. Он научил меня любить жизнь и свободу, свой народ и быть готовым умереть за его счастье.
Он сам дал мне имя - Таау. Скрытый смысл его я понял значительно позже, здесь, именно в этой пещере. Таау - сокращенно Тупак-Амару и название скалы Ау. Не удивляйся, Фредерико. Видно, такова наша судьба, предначертанная нам свыше могущественным Виракочей... Когда мне исполнилось двадцать, Эдувихес повел меня к пещере у скалы Ау... Лютый ураган застиг нас в пути. Мы нашли свое убежище в этой пещере, и именно здесь поведал мне перед смертью Эдувихес все, что я тебе рассказал сейчас. Здесь я и похоронил его. Сегодня, когда пробьет мой последний час, посади меня рядом с ним... Вон там, в дальнем углу пещеры, за двумя обломками скал...
Я сказал тебе все, что знал. У меня не было сына. Жена моя Анна родила мне только дочь Иссайю, оставив нас одних... Ты знаешь, мальчик мой, аймара вторично не женятся, и я не мог нарушить этот древний обычай. Я жил с дочерью, пока не пришла ее весна. Отца твоего Теренсио Парамо совсем молодым коварные гачупины силой угнали на свинцовые рудники. Иссайя пошла вместе с ним. Нужно ли рассказывать об их муках? Ты ведь и сам знаешь, сколько лет выдерживают люди на свинцовых... Через четыре года они оба умерли там. А тебя, двухлетнего, привезли ко мне добрые люди. Это было огромное счастье, мой мальчик...
Я с радостью отдал тебе за эти годы все, что мог.
А теперь рассказал все, что должен был рассказать.
И сейчас я передаю тебе эту печать и свое любящее сердце... Ты слышишь, мальчик мой, оно остановилось...
Фредерико вздрогнул, зябко повел плечами. Утренний холод пробивался через старое пончо. На востоке серело. Костер давно погас. Даже зола остыла.
Нет! Этого не может быть!
Фредерико вскочил на ноги. Сделал вперед шаг, второй, третий. Из центра потухшего костра прямо на него смотрели, успокаивая, широко, открытые большие голубые глаза удивительного существа, в глубине которых, словно живые, сверкали веселые искринки.
Юноша решительно ступил прямо в золу. Бережно поднял амулет. Он был цел и невредим. Только цепочка исчезла. Фредерико спрятал золотистую пирамидку на груди и быстро пошел прочь от шахты.
Он даже не вернулся за расчетом. Нужно было выполнять завет старого Таау.
...С тех пор прошло более пятидесяти лет. Старый Фредерико Парамо с непонятной грустью смотрел на амулет, лежащий у него на ладони. Он все еще верил в него, верил в тайну аймара, до разгадки которой оставалось, может быть, всего несколько поворотов узкой ледяной тропы...
Нет, это был уже далеко не тот Фредерико, который, затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово, слушал в промерзшей насквозь пещере рассказ умирающего Таау. Это был познавший полную меру трудовой жизни человек, лелеявший долгие годы мечту о счастье, завещанную ему правнуком Хуана Кондорканки - непобежденным наследником и приемником грозного имени и бессмертной славы великого и мудрого вождя индейцев Тупак-Амару...
Как все-таки похож на него Роберто! И лицо, и глаза! Только ростом он далеко обошел и обоих Амару, и Таау, и самого Фредерико, и даже отца своего Лубеаниса.
А ведь его называли великаном - больше двух метров сын был ростом. Широкоплечий, могучий, сильный... Роберто и его перерос. Да теперь они, пожалуй, все такие. И молодые аймара, и кечуа, и пано, как и молодежь других индейских племен.
Два десятка лет назад Фредерико со своим сыном отцом Роберто Лубеанисом пошел через снежные перевалы к Великому Океану в надежде там, на самой границе Чоло и Пареро, где километровые уступы скалистых громад отвесно спускаются прямо в воду, найти путь к подземным дворцам, хранящим многие века тайну аймара. К озеру Тотокуку он идти не хотел мешал какой-то внутренний голос, навсегда запомнившиеся окаменевшие лица двух стариков Эдувихеса и Таау, оставленные под тяжелыми кусками гранита в углу промерзшей насквозь пещерки.