Он еще что-то объяснял про удостоверения, но я слушал в пол-уха.
Вац… Какое отношение имеет Комочин к этому маленькому городу на Дунае, километрах в пятидесяти севернее Будапешта? Кто те люди, которых ему надо опасаться?
Вац… Вац… Я чувствовал, что нахожусь на пороге какого-то важного открытия, касающегося капитана Комочина. Еще несколько вопросов к Бела-бачи – и я узнаю все.
Но одновременно я чувствовал и другое. Сейчас нельзя задавать никаких вопросов. Я лишь насторожу его и испорчу все дело. А так у него останется впечатление, что я знаю обо всем, и в следующий раз, осторожно начав разговор, можно будет выведать гораздо больше.
Мы вышли из домика Аги. Бела-бачи закрыл дверь, опустил ключ в карман.
– Держись позади меня, особенно близко не подходи.
– А если отстану? Проверка документов или еще что.
– Подожду. На всякий случай запомни адрес. Улица Гонведов, дом тридцать. Вдоль трамвайной линии, а потом, за мостом, налево…
Был уже десятый час. На улицах народу немного. Лишь на углу, возле газетного киоска, давка. Газетчик, пожилой бородатый, мужчина в зеленой шляпе, работал со скоростью автомата, хрипло выкрикивая через равные промежутки времени:
– Что нужно знать о падающих бомбах!.. Как смотреть, как слушать, куда бежать!.. Что нужно знать о падающих бомбах!
Покупатели рвали газеты у него из рук, отталкивая друг друга. Глядя на них, можно было подумать, что статья о падающих бомбах гарантирует жизнь своим читателям и, наоборот, каждый, не прочитавший сегодняшний номер газеты, непременно будет убит.
Бела-бачи шел неторопливо, сложив за спиной руки и волоча ноги по грязному, замусоренному тротуару. Обрывки газет, смятые рекламные листки… Но вот окурков не было заметно – если кто-либо бросал недокуренную сигарету, ее тотчас же подбирали.
Изредка Бела-бачи останавливался у витрины магазина, посматривая искоса, иду ли я за ним, не отстал ли. Затем он не спеша следовал дальше.
Мимо нас, дребезжа, тащились старые разбитые трамваи, увешанные пестрыми людскими гирляндами. Когда трамвай замедлял ход, пассажиры, сгрудившиеся у дверей, соскакивали на ходу, словно им грозила гибель – на остановках трамвай осаждали целые толпы.
Недалеко от моста, за которым нужно было сворачивать налево, меня остановил полевой жандарм, притаившийся в подъезде. Я подал справку из госпиталя – офицерским удостоверением еще нельзя было пользоваться: на мне было солдатское обмундирование.
Жандарм долго и придирчиво изучал справку. Ветер шевелил петушиные перья на его кивере. Бела-бачи стоял на мосту и встревоженно смотрел в нашу сторону.
Я твердо верил в свой документ – и в свое счастье.
– Где контузило? – жандарм поднял на меня пытливые, чуть косящие глаза.
– На фронте, – ответил я, не отводя взгляда.
Он вернул мне бумагу.
– Здоровый бык, стыдно околачиваться в тылу, когда там решается судьба нации.
– Не я один, господин жандарм, – я дерзко улыбался.
– Идите! – он поправил винтовку на плече.
– Слушаюсь…
Я прошел мост, свернул вслед за Бела-бачи в улицу налево. Шел и улыбался, довольный собой. Может, со стороны глядя и нетрудно обвинить меня в неосторожности, но я поступил правильно, совершенно правильно. С такими людьми чем наглее, тем вернее – это я знал еще с партизанских времен.
Улица становилась все беднее и невзрачнее. Давно кончился асфальтовый тротуар. Каблуки моих солдатских ботинок, обитые железными ободками, громко стучали по твердокаменным затылкам булыжников. По наезженной колее, разбрызгивая во все стороны жидкую грязь, с тоскливым воем тяжело тащились военные машины.
Низкорослые одноэтажные дома, облупившиеся, давно не крашенные, с мрачной стыдливостью прятались за унылыми спинами серых заборов. С деревьев, уже наполовину облетевших, ветер срывал неживые желтые листья и остервенело гонял вдоль улицы.
Я посмотрел номер ближайшего дома – он был набит на воротах. Сорок два. Уже близко.
Бела-бачи поджидал меня на углу.
– Эй, гонвед, спички есть? – спросил он громко, – по другой стороне улицы шли несколько мужчин. Потом добавил, чуть слышно: – Проходи, я посмотрю, что сзади.
– Не курю, – тоже громко сказал я, не останавливаясь.
Вот тридцать второй дом. Следующий, значит. С опущенными жалюзи на окнах.
Нет! Этот двадцать восьмой… А тот был тридцать второй. Что за чертовщина!
Я все-таки открыл калитку. Зашел во двор. Бела-бачи за мной. Значит, правильно.
Во дворе, в глубине, за деревьями, дощатая постройка. Здесь? Да, возле двери набит номер. Подошел ближе. Тридцатый. Но дом явно нежилой. Скорее, сарай. Одно оконце, да и то запыленное, в паутине.
– Не здесь?
Бела-бачи отрицательно покачал головой и двинулся мимо постройки в глубь сада.
Впрочем, на поверку сад оказался вовсе не садом, а началом самой настоящей дубовой рощи. Мы шли по едва заметной тропинке, протоптанной вдоль берега речушки, которая вся заросла травой и тиной; вода почти не двигалась. Здесь было тихо, ветер разбивался о могучие стволы дубов. Даже шагов наших не было слышно. Ноги утопали в прелых листьях.
Метров через триста тропка отошла от речушки и неожиданно вывела нас к небольшому дому. Деревянный и неокрашенный, он сливался с окружавшими его деревьями.
– Вот дом тридцать.
Мы прошли калитку. На прибитой к ней дощечке я прочитал: «Ахтунг! Инфекционсгефар! Флектифус!» (Внимание! Опасность заражения! Сыпной тиф! (нем.) Во дворе штабелями были сложены дрова. Хозяйство напоминало усадьбу лесника.
– Это уже загород?
Бела-бачи усмехнулся.
– Не похоже на город, да?.. Метров сто пятьдесят – и другая улица. Просто не дают никому здесь строить. Тяжба идет между двумя хозяевами. Уже много лет…
У двери дома нас встретил немолодой мужчина, по виду рабочий, с добрым открытым лицом.
– Сервус, хозяин! – Бела-бачи пожал ему руку. – Вот еще гостя привел.
Громко топая ножками, к нам подбежала девчушка лет пяти и присела в реверансе:
– Целую ручку.
– Пирошка, моя младшая, – представил ее хозяин.
– Здесь, у них в доме, одно только богатство – дети, – сказал Бела-бачи. – Поделись с ним своей теорией, хозяин.
Мужчина улыбнулся широкой улыбкой, чуть-чугь смущенно.
– Какая там теория! Простая арифметика… У нас ведь как говорят: один ребенок – не ребенок, два ребенка – полребенка, три ребенка – один ребенок. А нам с Рози – это моя жена – хотелось иметь по крайней мере двоих.
– Значит, шестеро?
Он развел руками:
– И к тому же все девочки. Но это и неплохо. Заболела жена – они хозяйничают.
– Тиф? – я вспомнил дощечку на калитке.
– Не совсем. – Мужчина улыбнулся. – Да вот доктор Дьярош посоветовал… Ну, беги домой, Пирошка. – Он обождал, пока дверь захлопнется за девочкой. – Пошли в бункер!
Я думал, что «бункер» – это звучное название подземных бомбоубежищ привезли сюда, в Венгрию, немцы – находится здесь же, в доме. Но, к моему удивлению, хозяин повел нас через двор к легким деревянным постройкам. Здесь под навесом, пристроенным к стене ветхого сарая, величественно возлежала на куче соломы здоровенная свинья, вся в черных пятнах. На нас она не обратила никакого внимания и даже не подняла голову, когда хозяин, подойдя к ней вплотную, взялся обеими руками за огромное корыто с остатками пойла и отодвинул его в сторону, вместе с широкой доской, на которой оно стояло. Открылось зияющее отверстие со стенками, укрепленными бетонным кольцом.
Вниз вела стремянка, конец ее терялся в темной глубине. Оттуда пахнуло холодом.
Хозяин остался снаружи, а мы спустились в колодец. Первым я, потом Бела-бачи. Он с силой потянул на себя какую-то палку, торчавшую сбоку, и крышка бесшумно стала на место, закрыв от нас дневной свет.
– Двигай вниз, парень.
В полной темноте, осторожно нащупывая ногами ступеньки, я стал спускаться. Бункер не мог находиться особенно глубоко под землей, но все же я насчитал двенадцать ступенек, прежде чем ощутил под ногами рыхлый песок.