Село уходило все дальше и дальше. Лейтенант Оттрубаи остановился, пропустил нас вперед. Я оглянулся. Он стоял на коленях, сняв с головы пилотку, губы у неге шевелились.
Вскоре он догнал нас, пошел рядом. Бледный, с ввалившимися щеками.
– Мало, микроскопически мало таких дворян, как полковник Кишфалуи. Самое большее число дворян совсем другое. Это жадные. Это подлые. Это ленивые. – Он говорил резко, отрывисто, со злостью бросая слова. – Это великое несчастье для моей Венгрии. Это настоящая язва. Работать не хотят, а только пить, есть, кутить, праздничать. Лезут в депутаты парламента, в чиновники, берут угощения, подарки. Если нужно подлость сделать справедливостью – иди к такому дворянину, положи ему в карман деньги. И подлость сделается справедливостью. Много дворян, ах, как много! Целая армия дворян! Есть богатые, есть не такие богатые, есть бедные, но все ужасные. Даже бедные еще ужаснее. Знаете, как наш народ их зовет? «Дворянчики с одной шпорой», «дворянчики в полотняных штанах», «дворянчики в мягких ботинках».
– В лаптях, наверное? – подсказал я.
– О! Да, да, в лаптях… Я тоже «дворянин в лаптях». Да, да, не надо такое удивление! У моего отца большое поместье, о, какое большое! Шесть хольдов – вот его поместье (Хольд – венгерская мера площади (0,57 гектара). А дворянческая гордость на шесть тысяч хольдов, на шесть миллионов хольдов – да, да! Но я не хочу. Не хочу! Я сказал ему: «Папа, я не хочу быть «дворянчиком в лаптях». Я хочу быть… как это?.. «Мещанином в твердых ботинках». И я пошел в университет. Я хотел учить детей. Чтобы они были добрыми, справедливыми, честными. И вот война. И вот проклятая война! И вот полковник Кишфалуи с патроном в голове и с веревкой на шее! И вот я здесь, с вами, с русскими, которые мне братья, против тех венгров, которые мне враги. Вот какая грандиозная перепутаница!
Впереди показался густой кустарник.
– Это речка, – сказал лейтенант Оттрубаи. – Мост только на шоссе.
– Нет, туда опасно. Надо поискать брод, – предложил капитан Комочин.
Они спустились вниз, к воде, а я остался караулить у кустарников.
Откуда вынырнул жандарм, я так и не знаю. Я смотрел на шоссе, а он окликнул меня совсем с другой стороны.
– Солдат!
Я моментально обернулся. Жандармов я прежде никогда не видел, но знал, что они носят на фуражках что-то похожее на петушиный хвост.
У этого на фуражке был роскошный петушиный хвост.
Вероятно, я машинально потянулся за пистолетом, потому что он вскинул винтовку.
– Но-но! Пристрелю, как собаку… Что делаешь здесь?
– Вот. – Я показал на катушку, лежавшую у моих ног.
– Полк?
Мне ничего не оставалось, как назвать номер, указанный в документе.
– Брось дурить! Их расформировали и увезли. Говори, откуда взялся? Дезертир, да?
Жандарм стоял перед самой тропой, по которой спустились к реке лейтенант Оттрубаи и капитан Комочин. Надо, чтобы он отошел сюда, в мою сторону.
– Господин жандарм, не стреляйте, господин жандарм! – я кричал, чтобы они услышали, и одновременно пятился назад, словно от испуга.
Маневр удался. Жандарм, держа меня на прицеле, шаг за шагом следовал за мной.
– Я из роты связи, – продолжал кричать я, отступая. – Меня прислали назад, чтобы смотать телефонные провода. Я Осип Михай из роты связи.
– Словак? – жандарм не опускал винтовки.
За его спиной шевельнулись кусты. Это был не ветер.
– Словак, словак, господин жандарм. – Я говорил торопливо и громко, чтобы он не услышал, как сзади подбирается капитан Комочин. – Вот документы, посмотрите, пожалуйста.
Я шагнул в его сторону, но он, словно почуяв неладное, обернулся.
Поздно!
Вдвоем с Комочиным мы оттащили труп в кусты, присыпали опавшей листвой. Комочин, широко размахнувшись, забросил в речку затвор винтовки.
Лейтенант Оттрубаи стоял, не шевелясь, словно окаменелый.
– Одно из трех. – Комочин искоса взглянул на меня. – Либо у вас редчайшие лингвистические способности. Либо ваша Марика неслыханно талантливый преподаватель. Либо…
Он не досказал. Я посмотрел на него. Взгляды наши встретились. Я понял: «Либо вы специально скрывали от меня».
– У вас тоже талант. – Я натянуто улыбался. – Такой удар!
Он обжег меня взглядом и, ничего не отвечая, тронул за плечо лейтенанта Оттрубаи.
– Пошли…
Убитый жандарм еще больше осложнил наше и без того критическое положение. Наверняка, где-то поблизости рыщет второй жандарм, может быть, даже и третий. Стоит им найти труп, – а это непременно случится, они будут искать пропавшего, – как поднимется тревога и нас быстро накроют: далеко ли уйдешь пешком!
Значит, остановить машину и попытаться уехать подальше от этого злополучного места. Лучше немецкую – немцы, если даже и потребуют у нас документы, вряд ли будут особенно тщательно разбираться в незнакомом венгерском тексте.
Мы вышли на шоссе. На пригорок, натужно гудя, выполз большой крытый «Фиат». Лейтенант вышел на середину дороги и поднял руку. Машина затормозила в полуметре от него. Из кабины высунулся немец-водитель с закатанными рукавами на жилистых волосатых руках.
– Куда надо? – спросил он на ломаном венгерском языке.
Лейтенант Оттрубаи назвал город.
– Пять цигарета! – Водитель поднял руку с растопыренными пальцами. – Пять. Тогда ехать.
– Нету сигарет.
– Шаде! (Жаль! (нем.)
Водитель хлопнул дверцей кабины. Мотор взревел, Фиат» вплотную придвинулся к лейтенанту. Тот не тронулся с места.
– Гут! – Улыбающийся немец снова высунулся из кабины. – Иди машина. Ехать, ехать! – подбодрил он нас взмахом руки.
Мы полезли в кузов. Там сидело двое немцев. Здоровый, как боров, ефрейтор, с маленькими глазками и низким, словно срезанным лбом, и совсем еще молоденький солдатик в очках. Шинель была ему велика, и шея с синими жилками торчала из нее, длинная и тонкая, как у ощипанного цыпленка.
На полу кузова валялись катушки с проводом, точно такие, как наши.
Боров, оказалось, умел кое-как изъясняться по-венгерски.
– Связист! – Он почему-то оглушительно захохотал. – Мадьярский связист. Германский связист. Камерад.
– Грязные какие! – пискнул по-немецки цыпленок и брезгливо отодвинулся от меня. – Зачем Курт их подобрал? Перепачкают всю скамью.
– Союзники все-таки, – вступился за нас боров.
Цыпленок хмыкнул:
– Союзники! Румыны тоже были союзниками. Или финны – черт бы побрал всех этих союзников!
– Ты осторожнее, музыкант, – предупредил его боров и снова заговорил с нами. – Вы понимать германски?
Мы дружно закачали головами: нет, не понимаем, хотя все трое не только понимали, но и сносно изъяснялись по-немецки.
Боров не отставал. Он все пытался наладить дружескую немецко-венгерскую беседу.
– Камерад никс понимать по-венгерски, – он ткнул пальцем в цыпленка. – Камерад только что с хаймат, с родина. А я два года стоять Венгрии. Я пить венгерски вино… Икра, букет, аромат, огонь… М-м-м!.. Жидкий золото!.. Я спать венгерски девушка… О, тоже огонь! М-м-м!.. – Он поцеловал кончики толстых пальцев. – Я учить венгерски язык. Бистро-бистро.
– Да, есть способные люди, – отозвался капитан Комочин.
Ядовитая стрела попала точно в цель. Но я промолчал: что еще было делать?
– О, я есть очень способни, – расхвастался боров. – Я знать все трудни венгерски слов. Вот это. – Он набрал побольше воздуху и завел по слогам.- Мэг-эн-гес-тель-тет-ле-нек-кель (С неумолимым (венг.)… – Он запутался, разозлился и сплюнул. – Плохой язык. Дурной. Очень дурной!
Я посмотрел на лейтенанта Оттрубаи. У него дрожали руки.
– Очень красивый язык! – голос у лейтенанта срывался.- Самый лучший из всех языков. Вот:
Его доброе кроткое лицо исказила гримаса ненависти. Я испугался. Ведь они тоже видят, не могут не видеть!
И действительно, цыпленок встрепенулся.
– Что он сказал? Что сказал? – зачастил он по-немецки.