Священник покачал головой.
Турок продолжал:
— Клянусь тебе самой страшной клятвой, какую только может принести турок!
Священник скрестил руки на груди и посмотрел в глаза своему пленнику.
— Юмурджак, ты говоришь со мной, стоя на коленях у порога смерти, и меня же почитаешь глупцом? Думаешь, я не знаю, что гласит Коран о клятве, данной гяуру?
На лбу у турка выступил пот.
— Так потребуй что-нибудь от меня, господин! Скажи, что ты хочешь, — я все выполню.
Священник раздумывал, подперев рукой подбородок, и наконец промолвил:
— У каждого турка есть амулет, который защищает его в боях и приносит счастье.
Турок опустил голову.
— Деньги твои мне не нужны, — сказал священник. — Дай мне свой амулет.
— Возьми, — пробормотал турок. — Он на шее у меня висит. Просунь руку под поддевку.
Янычар поднял голову. Священник нашел амулет, зашитый в синий шелковый мешочек, сорвал его с золотой цепочки, сунул себе в карман. Затем встал позади турка и разрезал веревку, крепкими узлами стягивавшую ему руки и ноги.
Турок стряхнул веревки с рук и внезапно обернулся. Взгляд его желтых, как у тигра, горящих глаз обжег отца Габора.
Но тот уже держал копье наперевес и улыбался.
— Ну-ну, Юмурджак! Смотри, нос себе не уколи!
Юмурджак отпрянул от него и, весь пылая лютой ненавистью, отступал все дальше и дальше. Отойдя шагов на двадцать, он крикнул насмешливо:
— Так знай же, глупый гяур, кто был в твоих руках! Я сын прославленного Яхья-паши Оглу Мохамеда! Ты мог бы получить за меня целые мешки золота.
Священник не ответил. Он кинул копье на телегу. Лицо его выражало презрение.
14
Солнце уже погрузилось за край неба, когда отец Габор сел в свою повозку и выехал на большак.
Вдали еще виднелись последние телеги обоза невольников, направлявшегося вниз, к Печу. Но отец Габор подумал, что туда поехали лишь некоторые из его сотоварищей, а остальные двинулись на север.
Дорогу к дому он знал. Да, впрочем, путь по большаку был только один: из Печа через Капошвар в Секешфехервар и оттуда на Буду. Но отец Габор решил доехать только до Лака, до замка Пала Бакича, свернуть по узкой проселочной дороге на запад и направиться к озеру Балатон. Там на опушке березовой рощи раскинулось его родное селение. Как же обрадуются и удивятся прихожане, увидев, что он спасся!
Отец Габор сошел с телеги и подвязал колеса. Весело похлопал коней по мордам и стал спускаться по склону.
Но большак был загражден отрядом Добо.
— Ты зачем повернул обратно? — спросил отца Габора один из солдат, признав в нем только что освобожденного невольника.
Священник не понял вопроса.
— Турки идут! — объяснил ему солдат. — Мы их подстерегаем. Поворачивай обратно и гони скорее в Печ, вслед за остальными.
— Стой, милый мой! — крикнул Добо и подъехал к отцу Габору. — Ты из какой деревни?
— Из Кишхиды, — ответил священник.
— Возле Балатона?
— Да.
— Так вот о чем я тебя попрошу: возьми с собой этого парнишку и, как только представится возможность, переправь в Сигетвар к Балинту Тереку.
— С удовольствием, — ответил священник.
— Боюсь, как бы здесь не случилось с ним какой-нибудь беды, — объяснил Добо. — Мы решили разогнать большой отряд турок. Мальчика могут ранить.
Герге смущенно посмотрел на Добо.
— Меня матушка будет искать.
— Не будет, сынок. Она знает, куда ты поехал.
Священник повернул лошадей.
— Со мной сядешь? — спросил он Герге. — Или верхом поедешь?
— Верхом, — ответил мальчик, все еще глядя на Добо.
Он хоть и знал, что тут готовится кровавая битва, однако подле Добо не испытывал никакого страха. В сражении будут убивать? Ну что ж, ведь турки не люди, а дикие звери, грабители, разоряющие страну. Он уже ненавидел их всей своей детской душой.
— Благослови тебя господь, мой маленький витязь, — сказал ему Добо на прощанье. — Я знаю, тебе хочется сражаться вместе с нами. Но ведь у тебя еще и сапог нет. Так что поезжай-ка ты с отцом Габором, а через несколько дней мы встретимся.
Отец Габор развязал колеса телеги и хлестнул лошадей.
Герге печально затрусил вслед за повозкой.
15
Когда проезжали мимо Печской крепости, уже совсем смеркалось.
На ночлег там не остановились — священнику хотелось к утру быть дома.
Большой Мечек им пришлось объехать стороной.
Перед полуночью выглянула луна, и наши путники поехали быстрей по глинистой проселочной дороге.
Герге скакал уже все время впереди и, когда подъезжали к какому-нибудь ненадежному, шаткому мосту, предупреждал об этом священника.
В полночь у дороги перед ними забелел одинокий домик, похожий на корчму.
— Загляни-ка туда, сынок, — попросил священник, — узнай, корчма это или что другое. Мы тут коней покормим.
Герге въехал во двор и немного погодя вернулся.
— Дом пустой, — доложил он, — даже двери не заперты.
— Но коней-то можно покормить?
Навстречу им с тявканьем выбежала белая лохматая собачонка. Кроме нее, никто не показывался.
Священник соскочил с телеги и обошел весь дом.
— Здравствуйте! Есть кто-нибудь дома? — кричал он в двери и окна.
В доме было темно. Никто не отвечал. На пороге валялся разломанный шкафчик. Да, здесь, несомненно, побывали турки.
Священник покачал головой.
— Гергей, прежде всего мы с тобой обследуем колодец. У меня ведь до сих пор кожа огнем горит.
Он спустил ведро и достал воды. Потом принялся рыться у себя в телеге.
Чего там только не было! И одеяла, и подушки, и пшеница, и сундук, и резной стул, и бочка вина, и туго набитые мешки. В одном мешке оказалось что-то мягкое. Священник развязал его. В нем было то, чего он искал, — белье.
Он намочил платок водой из ведра, разделся по пояс и весь обложился примочками.
Герге тоже слез с коня, подвел его к колодцу и напоил.
Священник вытащил из-под сиденья охапку сена и бросил лошадям.
На телеге лежала и сума. Священник пощупал ее и обнаружил в ней хлеб.
— Сын мой, ты хочешь есть?
— Хочу, — ответил мальчик и смущенно улыбнулся.
Отец Габор вытащил саблю из ножен, но прежде чем разрезать хлеб, устремил глаза к небесам.
— Господи, да будет благословенно имя твое! — воскликнул он с горячей благодарностью. — Ты избавил нас от цепей неволи, ты дал нам днесь хлеб насущный…
Небо было чистое и звездное. Месяц, блестевший в вышине, заливал землю ярким сиянием, и при этом свете вполне можно было поужинать.
Путники сели на закраину колодезного сруба и принялись закусывать. Священник бросал иногда собаке кусочки хлеба, а Герге, разломив ломоть хлеба пополам, покормил своего коня.
Издали послышался вдруг тихий цокот копыт. Путники прислушались и перестали жевать.
— Верховой! — заметил священник.
— Один едет, — добавил Герге.
И оба снова принялись за свой ужин.
Цокот копыт слышался все яснее и на высохшей проселочной дороге превратился в громкий топот. Вскоре показался и всадник.
Он осадил коня у корчмы и въехал во двор. Видно было, что это венгр. Шапки на голове нет, зато волосы есть — стало быть, венгр.
Приезжий остановился, огляделся.
— Мюбарек олсун![14] — крикнул он хриплым голосом.
Он принял отца Габора за турка, увидев у него на голове белевшую мокрую тряпку.
— Я венгр, — ответил священник и встал.
Он узнал Морэ.
Герге тоже узнал его и затрепетал.
— Кто здесь? — спросил Морэ, сойдя со взмыленного коня. — Где хозяин?
— Здесь нет никого, кроме меня и этого мальчика, — ответил священник. — Дом заброшен.
— А мне нужен конь. Свежий конь!
Священник пожал плечами.
— Здесь-то вряд ли найдется.
— Я тороплюсь, денег у меня нет. Но мы христиане: дай своего коня.