— Ты прав, — голос ее чуточку надломился. Поколебавшись, она спросила: — Искренне надеюсь, что королева вполне здорова? Поговаривают — конечно, я не верю — о ее... ну, состоянии рассудка. В конце концов, она ведь внучка Георга Безумного[2].
— Дорогая, тебе не должно быть никакого дела до праздных сплетен, распространяемых отбросами общества. Она ведь, в конце концов, королева.
Их проводили в гостиную, где Гладстон поклонился, а его жена сделала реверанс королеве Виктории.
— Альберт подойдет через минутку, мистер Гладстон. Сейчас он отдыхает. Боюсь, мой дорогой муж сильно перетрудился.
— Прискорбно слышать, мэм. Но я не сомневаюсь, что ему обеспечен наилучший уход.
— Конечно! Сэр Джеймс Кларк осматривает его ежедневно. Сегодня он прописал эфир и капли Гофмана. Но угощайтесь же, на буфете есть шерри, если желаете.
— Спасибо, мэм. — Гладстону, сидевшему как на иголках, и в самом деле хотелось выпить. Непроизвольно похлопав себя по груди, где во внутреннем кармане покоился принесенный документ, он как раз наливал себе шерри, когда вошел принц Альберт.
— Мистер Гладстон, добрейшего вам вечера.
— И вам, сэр. Здоровья и счастья.
Принц — обожаемый супруг, отец большого семейства — счастьем обделен не был, а вот здоровья ему явно не помешало бы, ибо выглядел он, бесспорно, больным. Годы не пожалели его. Элегантный, грациозный юноша стал рыхлым, лысеющим, до срока постаревшим мужчиной с бледной, землистой кожей и темными кругами у глаз. Опускаясь в кресло, он вынужден был вцепиться дрожащими руками в подлокотники. Королева с тревогой поглядела на него, но принц лишь отмахнулся:
— Обычный бронхит, как пришел, так и уйдет. После доброго обеда мне станет куда лучше. Пожалуйста, не беспокойся.
Утешившись, королева обратилась к прочим делам.
— Мистер Гладстон, мой секретарь уведомил меня, что вы хотите обратиться к нам по вопросам государственной важности.
— Это касательно ноты, которую премьер-министр намерен послать американцам, мэм, по поводу «Трента». С вашего одобрения, разумеется. Впрочем, она может обождать, пока мы не отобедаем.
— Вероятно. Тем не менее мы взглянем на нее сейчас. Это дело весьма тревожит меня, даже не тревожит, а, следует признаться, шокирует. Мы весьма серьезно озабочены тем фактом, что британский корабль был не просто остановлен в море, но и подвергся захвату.
Как только Гладстон достал письмо, королева указала на принца-консорта:
— Пусть Альберт прочтет. Мне и в голову не придет написать письмо, не посоветовавшись с ним. Он оказывает мне величайшую помощь и в этом, и во многих прочих делах.
Будучи прекрасно осведомленным, как и все вокруг, что королева даже не оденется, не посоветовавшись с супругом, лорд Рассел поклонился в знак согласия и передал конверт принцу Альберту.
Развернув листок, принц поднес его к свету, а затем вслух зачитал:
«Касательно вопроса о насильственном изъятии четырех пассажиров с британского судна в открытом море. Правительство Ее Величества даже мысли не допускает, что правительство Соединенных Штатов не проявит рвения по собственной воле всяческим образом загладить столь вопиющий проступок. Министры Ее Величества ожидают следующего. Первое. Освобождения всех четырех джентльменов, захваченных силой, и передачи их лорду Лайонсу, британскому послу в Вашингтоне. Второе. Извинения за оскорбление, нанесенное британскому флагу. Третье...» — Он утробно кашлянул. — Прошу прощения. Весьма крепкие выражения и, боюсь, далее последуют подобные же. Крайне сильные выражения.
— Как и должно быть, — отозвалась королева с нескрываемым негодованием. — Я не в восторге от американцев — и презираю этого мистера Сьюарда, отпустившего такое множество лживых замечаний в адрес нашей страны. И все же, если ты считаешь, что необходимо внести поправки, liebchen...[3]
Когда принц Альберт услышал ласковое немецкое слово, его изможденное лицо озарилось мимолетной улыбкой. Он искренне верил, что его жена — vortrefflicheste[4], несравненная женщина, мать и королева. Разве что склонная к резким переменам настроений — то кричит на него, то ластится. Но всегда остро нуждается в его советах. Лишь его скверное здоровье мешает ему стать великой подмогой в ее неустанных трудах, лежащих на плечах правящей монархини. А теперь еще и это. Пальмерстон изложил требования в самой воинственной и угрожающей манере. Эта манера, равно как и само послание, оскорбит любого главу государства.