Учуяв на подходе к гостинице аромат кофе, он направился прямиком в буфет и немного поболтал с официантом. Минута мрачности миновала; кофе оказался превосходным, и Шерман заказал вторую чашку.
Когда он вернулся в номер, Элен причесывала свои длинные черные волосы перед зеркалом, установленным на туалетном столике.
— Ты сегодня на ногах с раннего утра, Камп, — заметила она.
— Как только я проснулся и начал думать...
— То начал тревожиться и изводить себя попусту, вот что ты сделал. Но сегодня тебе не о чем тревожиться.
— Но сегодня такой важный день...
— Теперь важен каждый день. Тебе следует забыть о случившемся в Кентукки. С той поры ты проделал работу, которой генерал Халлек просто гордится. Он поддерживает тебя, как и твой друг Грант.
— Однажды я его подвел и забыть этого не могу.
Обернувшись, она взяла его за руки и крепко сжала их между своими ладонями, словно хотела поддержать еще и физически. Шерман пытался улыбнуться, но не сумел. Встав, Элен прижалась к нему своим худеньким телом.
— Мне ли не знать тебя лучше других? Мы познакомились, когда мне было всего десять лет. С той поры много воды утекло, мы давным-давно женаты, а ты ни разу не подвел ни меня, ни детей.
— Я потерпел крах с банком в Калифорнии, да вдобавок с армией в Кентукки.
— Халлек вовсе так не считает, иначе не поставил бы тебя командовать снова. И в Сан-Франциско ты выплатил все свои долги, хотя отнюдь не был обязан.
— Нет, обязан. Лопнул банк не по моей вине. Но это я подбил товарищей-офицеров вкладывать деньги в этот банк. Когда же они лишились денег, долг чести требовал, чтобы я уплатил им. Все до цента.
— Да, ты сделал это, и я горжусь тобой. Но цена оказалась немалой. Жить так долго, так далеко друг от друга! Жизнь была нелегка, я первая же признаю это, и мы пробыли порознь слишком долго. Мне было очень одиноко.
— Мне тоже, — мягко отстранившись, он присел на край кровати. — Я не делился этим ни с кем, но не раз и не два... мне так хотелось... покончить с собой. Но ради тебя и детей... Только видя Минни, Лиззи и Вилли, думая о них... если б не это, я мог бы броситься в Миссисипи.
Элен знала, что, когда на мужа находит сумрачное расположение духа, урезонивать его бесполезно. Она глянула на часики, приколотые к платью.
— Сегодня слишком важный день, чтобы ты позволил себе нервничать. Во сколько вы встречаетесь с Джоном?
— Он сказал, что в девять будет ждать меня в вестибюле при входе.
— Значит, времени более чем достаточно, чтобы ты успел сменить сорочку. А пока ты будешь переодеваться, я хорошенько вычищу твой мундир.
Тяжело вздохнув, Шерман встал и потянулся.
— Конечно, ты права. Идет война, а я солдат и не боюсь сражений. Правду говоря, я рвусь в бой. И первое сражение я должен выдержать с этими черными мыслями, отбросить их и думать только о предстоящей встрече. От ее успеха зависит мое будущее.
Конгрессмен Джон Шерман только-только закурил свою первую за день сигару, когда увидел пару, спускающуюся по лестнице. Загасив сигару, он поспешил через вестибюль, чтобы по-отечески поцеловать невестку в щеку. Потом с довольной улыбкой повернулся к брату.
— Ты выглядишь как нельзя лучше, Камп. Готов к встрече с дровосеком?
Шерман улыбнулся, но взгляд его остался холоден как лед. Сегодняшняя встреча чересчур важна, чтобы подшучивать над ней.
— Неужто эти претенденты на должности не могут подождать? Неужели всякий, кто претендует на государственный пост, должен являться лично ко мне? — спросил президент, приподнимая толстую кипу непрочитанных документов, неподписанных писем, неразрешенных проблем, неотложных дел.
— Тех, у кого дело не горит, я вынуждаю ждать — иных неделями — и разубеждаю самых неприемлемых или отказываю им в приеме, — ответил Николай. — Однако вы самолично назначили нынешнюю встречу с конгрессменом Джоном Шерманом. А он хочет, чтобы вы повидались с его братом генералом Шерманом.
Тяжко вздохнув, Линкольн уронил бумаги на стол.
— Что ж, эту войну приводит в движение политика, так займемся же политикой. Пригласите их.
С виду пришедшие не очень-то располагали к себе. Несмотря на молодость, сенатор уже начал лысеть. Генерал, щеголяющий остроконечной рыжей бородкой, оказался невысоким и коренастым, зато держался по-военному прямо; безупречная вы правка выдавала в нем вест-пойнтского выпускника. Взор его был холоден и бесстрастен, как взгляд хищной птицы. Сидел он молча, устремив взгляд за окно, на реку Потомак и далекие вспаханные поля Виргинии по ту сторону, не раскрывая рта, если только к нему не обращались напрямую. Очевидно, политика его совершенно не интересовала. Линкольн следил за ним краешком глаза, упорно пытаясь разбудить воспоминание, затаившееся где-то у самой поверхности сознания. Ну конечно!