— Что ж, конгрессмен, — перебил президент тираду, мало-помалу переходившую в слишком уж знакомую аболиционистскую речь, — все сказанное вами весьма резонно. В ответ на это я могу лишь повторить слова, которые проговорила девушка, натягивая чулок: «Сдается мне, в этом что-то есть». Я приму ваши мысли к сведению. А сейчас мне бы хотелось перекинуться словцом-другим с вашим братом. — Он развернулся в кресле, чтобы оказаться лицом к Шерману. — Генерал, поправьте меня, если я заблуждаюсь, но не встречались ли мы хотя бы однажды?
— Встречались, мистер Линкольн, — кивнул Шерман. — Вскоре после битвы при Булл-Ране.
— И конечно, по поводу небольшого дисциплинарного вопроса в одном из ваших ирландских полков, насколько припоминаю.
— Можно сказать и так. Насколько помнится мне, это произошло перед самым вашим визитом. Один капитан, адвокатиш-ка, простите за выражение, пришел ко мне для беседы, когда нас могло слышать множество его солдат, находившихся неподалеку. Он вполне недвусмысленно заявил, что его трехмесячный срок завершен и он отправляется домой. Я не мог стерпеть подобного на глазах у его подчиненных. — Лицо Шермана, переживающего прошедшее заново, окаменело от гнева. — Подобные поползновения надобно пресекать в корне. Особенно перед лицом людей, однажды уже бежавших с поля боя. Так что я сунул руку за борт шинели, сказав: «Попытка покинуть полк без приказа считается мятежом, и я пристрелю вас, как собаку». На этом вопрос был закрыт.
— Не совсем, — Линкольн улыбнулся при этом воспоминании. — Должно быть, чуть позже в тот же день, когда мы с государственным секретарем Сьюардом верхом объезжали лагерь, этот самый капитан приблизился к нам и, указывая на вас, сказал: «Господин президент, у меня жалоба. Сегодня утром я разговаривал с полковником Шерманом, и он грозился застрелить меня».
Как всегда, смакуя добрую байку, Линкольн выдержал мелодраматическую паузу, прежде чем продолжать:
— Я чуточку выждал, потом наклонился к нему и прошептал, что называется, театральным шепотом. Что ж, будь я на вашем месте, сказал я, и он грозил бы меня застрелить, я бы ему доверял, поскольку он и вправду на такое способен!
Все трое рассмеялись хорошему, умело поданному анекдоту.
— Конечно, — добавил Линкольн, — суть дела я узнал, когда ее изложил мне полковник Шерман, ибо тогда вы были в этом звании. Поскольку я ничего толком не знал, то решил довериться вашему суждению, чувствуя, что вы знаете свое дело.
— После поражения при Булл-Ране войска были деморализованы, и подобные разговоры следовало пресекать тотчас же.
— На лад Вест-Пойнта.
— Так точно.
— А ведь покинув Вест-Пойнт, вы одно время были начальником Луизианской государственной военной академии? Это правда?
— Мне действительно выпала такая честь.
— Камп чересчур скромничает, — встрял Джон. — Он основал эту академию, чуть ли не построил ее собственными руками. Начал в голом поле, возвел здания, организовал учебное заведение, и через два месяца оно уже открылось.
Президент кивнул.
— Должно быть, у вас было на Юге много друзей, когда вы занимали такой ответственный пост?
— Было. Пожалуй, и сейчас еще есть. За время службы я хорошо познакомился с южанами. У меня были друзья, человеческими качествами которых я восторгался. Но вот их отношения к порабощенным неграм я отнюдь не одобряю. Они встречают человека не по одежке, не по уму и даже не по воспитанию. В их глазах человек обретает вес, только если за ним следует раб, угождающий его прихотям. Один человек порабощает другого — и гордится этим до беспамятства. Во всех остальных отношениях они чудесные, благородные люди. После учебы становятся отличными солдатами. Это военный народ, с крепкими воинскими традициями.
— К несчастью, — кивнул Линкольн. — Слишком многие из ваших однокашников по Вест-Пойнту воюют на их стороне.
— Южане — отличные бойцы. Но порой они не внимают простейшей логике. Я знаю, ибо пытался взывать к их разуму. Однажды я пытался предупредить офицеров, преподававших в академии, об их неминуемой участи, о переменах, которые сулит им будущее. Боюсь, они даже не услышали, ибо крайне негибки в своих воззрениях.