Когда достаточно стемнело, пришел Бубновский, принес на плечах небольшой, сажени на четыре, невод. Я взял с собой два мешка.
Огородами направились к железной дороге, перешли колею и очутились на берегу пруда.
Мы шли тихо, не переговариваясь. На песчаной отмели нагретая за день вода покрылась пузырьками, от пруда тянуло тиной и рыбьей слизью.
Я очень сожалел, что мы не взяли с собой Виталика, ведь такие ночные походы, особенно в детстве, навсегда остаются в памяти.
Чувствовал себя немного неловко, потому что идем на пруд ночью, как тати, но успокаивал себя тем, что все село грешило и никто не считал себя преступником. Было мне и смешно немного: над Виктором Сергеевичем посмеивался - каково это ему красться к своей бывшей собственности?.. И хотя был я сейчас таким же самым браконьером, но чувствовал себя почти господином положения.
Вот до чего изменчива судьба!.. Вы слышите, Виктор Сергеевич?..
Мы дошли до самой рощи. Хотя берег был крутой, глубина небольшая - по грудь. Забрели в воду одетыми, боялись жгучего роголистника. К нижней части невода подвязаны гайки, и сеть выгребала со дна все живое и неживое. Подтягивая сеть к берегу, мы уже чувствовали, как бьют нас острыми "шейками" по ногам испуганные раки. Попалось их в невод столько, что мы вдвоем едва вытащили снасть на крутой берег. В темной подвижной и шуршащей массе раков серебристыми блестками вскидывались красноперки.
- И рыбку соберем... - соблазнял Виктор Сергеевич.
- Соберем и выкинем. Для чистой совести.
- Гм! Гм!
Чтобы не подпал он под влияние лукавого, я сразу же выбросил всю рыбу в пруд.
Раков мы собрали и побросали в мешок, хотя работа была не из приятных. Набралось их до самого верха. Предусмотрительно завязав мешок, мы забрели вторично, и тут же с берега послышалось немного насмешливое, немного злорадное:
- Кхе! Кхе! Купаемся?.. Вылазьте уж, а не то сом затянет...
Виктор Сергеевич от нестерпимой досады выругался, и ругань была изысканная, дворянская.
- А-а, - обрадовался Клим, - так это вы, Виктор Сергеич!.. Если б не ваша молитва, так ни за что не признал бы!.. Да разве нашим дурным мужикам так суметь?.. Хе-хе!.. Освежиться, стал быть, захотелось?.. Ну-ну... А кто ж это с вами?
- Это я, Клим Терешкович... - отозвался я не очень весело.
- Так, так... Одна, стал быть, антилигенция... Ну, вы купайтесь, а я посижу за кумпанию... - И дед стал высекать огонь.
- Раки... - сказали.
- Оно, всеконешно, раки не рыба, а рыба не раки... Освежайтесь, добродеи-граждане...
Меня душил смех. Виктор Сергеевич сопел от страстного желания высказаться. Потом его прорвало:
- Так тебе и надо, дворянское отродье, за муки народные, за пот и кровь его! Терзайся, сгорай от стыда и унижения своего - за подлость царей, за боярскую кровавую спесь, за всю историю Российской империи!..
- Да будет вам, Виктор Сергеич! - сказал Клим. - Так здорово начали, что возымел и я охоту поучиться, а вы... Невдомек мне это, ей-богу!..
- О великодушный народ!.. - затянул вновь Бубновский.
Но я его перебил:
- Вылезаем, Виктор Сергеевич, пора домой.
Едва не падая, он потянул свой конец невода к берегу.
Дед молчал.
Мы наполнили раками и второй мешок.
Дед Клим шкварчал своей люлькой, сидя на корточках.
- Еще ваш родитель, Виктор Сергеич, говаривал мне: "Все, что ни на есть в воде сущее, а такожды в воздухе и на земле - все это, стал быть, божье. А бог отдает его тому, кого любит..." Сегодня, стал быть, одним, а завтра - совсем другим. Вот так-то вот...
- О велемудрый народ!..
- Может, вам, добродеи-граждане, подсобить?
- Да нет, не стоит, - сказал я. - Каждый должен сам нести свой грех.
- Вот, вот, - согласился дед. - Не согрешишь - не покаешься. Не покаешься - не спасешься... А рак, стал быть, хоть и темный, а как спечешь его - покраснеет... Вот так-то вот... Только, стал быть, Виктор Сергеич, втолкуйте барыне, как их варить, чтоб не расползлись по поду печи. Кухарки, дурные бабы, так те умели...
Я не выдержал и захохотал. Обессилев от смеха, я даже не сумел приподнять мешок от земли, Виктор Сергеевич помог мне.
Мы семенили по тропинке. Мокрые штанины хлопали по ногам, а следом катился надтреснутый баритон деда Клима, покладистый, лукаво-ворчливый. Провожал нас сторож до самого полотна.
- Ну, вы, добродеи-граждане, идите к своим женщинам, а я подамся воров ловить. Остервенел народ, вот так-то вот...
Дома я тоже получил взбучку.
- Ну куда я все это девать буду? - всплеснула руками Евфросиния Петровна. - Сдурел ты, что ли: целый мешок припер!.. Недоумки эти мужчины, да и только!
А я подумал:
"Ох эти женщины!.. Ни малое их не удовлетворяет, ни многое..."
И попытался искушать ее:
- Мамочка, ты сможешь стать благодетельницей всей нашей стороны.
На это мамочка отрезала:
- Не делай никому добра, а не то потом проклянут!
Вот так задача. Ну никак это не вяжется с моею двойной бухгалтерией...
И приуныл я: видать, не спросят потомки обо мне с Евфросинией Петровной, не будут пытаться подвести баланс в моей Книге содеянное нами Добро и Зло...
Назавтра, после приключения на пруду, где-то уже под вечер, пришел к нам председатель Ригор Власович. Вместе со своей неизменной тетрадкой, которую носил за пазухой, принес он небольшую книжечку и протянул ее мне:
- Конец мелкобуржуазной стихии! Теперь даже мерить будем не по-ихнему. Ме-тер, слыхали?.. Вот чем будем мерить. Они все аршинами, а мы будем отмерять товар народу метра-ми!
- Сперва надо этот товар иметь, - вздохнул я.
- Будет! - сказал он убежденно. - Ежели Антанту разбили, то на штаны как-никак наберем.
Мне очень хотелось верить ему.
- Дай бог, - улыбнулся я, - нашему теляти волка съесть.
Ригор Власович посмотрел на меня с подозрением.
- Стихия. - Потом обвел взглядом хату и спросил: - А где же ваша паненка?
- Пошла в волость, в костел.
Ригор задумался, но не проронил ни слова. Только глаза его, светлые и пристальные, потемнели.
- Вчера у младших Титаренков снасть отобрал. А рыбу отправил в город для голодающих. - Он стиснул зубы, насупился. - Живоглоты... - Потом вздохнул: - Я вас, Иван Иванович, очень уважаю... Так не ходите на пруд. Потому как, если ничего и не поймаете, ну, может, несколько раков, а живоглоты треклятые на вас кивать станут.
- Хорошо, Ригор Власович.
- Вы думаете - я рыбы не наловил бы? Ого-о! И кто бы мне что сказал?.. Да как подумаю, что народ где-то голодает, не доживши до мировой революции, так с себя мяса нарезал бы - нате, люди, а мне и костей оставшихся хватит.
- Зачем же так? Революционер должен и о себе позаботиться. Один раз человек на свете живет.
- Нет! То не революционер, который в три горла жрет, когда народ голодает. Такого я расстрелял бы заодно с живоглотами теми, контриками. Нет, и не говорите мне!
Некрасивое угловатое лицо его пылало таким благородным гневом, что он определенно стал мне нравиться. Думаю, что в такую минуту он мог приглянуться любой женщине.
- Ой, Ригор Власович, идеалист вы!..
- А это еще что такое?
Я объяснил.
- Не-е, - покачал он головой. - Живу на земле, как и думаю. А думаю про революцию.
Мысленно я его тоже записал в свою Книгу Добра и Зла.
Но приговор свой еще не вынес - пусть пройдет все соблазны: власти, познания человеческой мудрости, познания любви. Ибо тяжело человеку удержаться в чистоте, когда дано ему наивысшее счастье - овладеть этими тремя статьями личного могущества.
- Ну хорошо, - сказал я, чувствуя себя в это мгновение Мефистофелем, - революционеров очень много. Так много, что их подвигов да и их самих никто из потомков не сможет вспомнить. Так какое же воздаяние вы, коммунисты, получите за свою жертвенность, если и в бессмертие души сами не верите?
Ригор молчал очень долго. Только желваки играли на челюстях от досады: то ли на меня, то ли на самого себя. Потом сердито сверкнул глазами:
- Вот скажите мне, Иван Иванович, чья вера лучше - наша или тех живоглотов?