Данько помог подняться сначала Яринке. Отряхивал ее от снега, словно приглаживая, и девушка чувствовала что-то нехорошее в этом, стыдное для нее, но сейчас ей было так весело, что она дразнила его своим спокойствием, гордилась своим юным телом, которое грубо и хитро ласкала сквозь плотные одежды его ладонь. И вместе с гордостью в ней закипала злость на самое себя.
Марию Данько отряхнул своей шапкой, найдя ее, полную снега, в навороченном санками сугробе.
И как парубок ни просил девок спуститься еще раз, Яринка, недовольная собой, закапризничала - не хочу, ей-ей, не хочу, хоть убей... Кроме того, в глубине души она понимала силу своего сопротивления, что сможет угомонить даже этого настырного задиру.
- Пойдем, Марушка, домой.
- А что? А что? - заглядывал ей в глаза Данько.
- А то! - важничая, надула Яринка губы. - Потому!
Она высоко подняла голову, избегая его взгляда, а в глазах ее каждый мог прочитать приблизительно следующее: "Мне, может, и весело было, но не хочу я знаться с тобой, вот и все".
И, взяв Марию под руку, она, вроде не замечая Данилу, не спеша повела подругу в гору к дороге.
Раздосадованно посвистывая, Данько поплелся за ними.
- Девки, а девки! - негромко звал он. - Подождите! Что же мне бежать за вами?
- Кому надо, так побежит! - насмешливо прогундосила Мария.
- А то и на четвереньках приползет! - добавила Яринка.
- Н-ну! - пропустил сквозь зубы Данько. И тихо, чтоб не услышала Яринка: - Лягушонок! Головастик! - Но продолжал идти, не сводя взгляда с коротенького кожушка Яринки.
Догнал девчат лишь на дороге. Рванулся вперед, врезался между ними грудью, обнял обеих за плечи.
- Эх, девки-маковки, красные розы!..
- Убери руки! - резким голоском приказала Яринка. И оттого, что не послушался, прибавила гневно: - Вешайся на половецких!
- Так нет там таких! Поняла? Нет таких пригожих... как Марушка. - Он захохотал: - Что, схватила?!
- Иди ты ко всем чертям! - густым голосом молвила Мария. - Он еще и зубы скалит!
- Глянь, смеется! - возмутилась и Яринка, хотя и забилось сердечко от хитрой Даниловой похвалы. - Смеется!.. А самого все коты обмяукали! И вороны обкаркали! И утки обкакали! - И залилась счастливым смехом.
Сейчас девушка могла себе позволить и большее.
Парубок деревянно засмеялся, и в смехе том послышалась угроза. Но девушка не боялась его.
Дошли до Яринкиной хаты.
- Доброй ночи, Марушка! - с лукавой усмешкой в голосе сказала Яринка и ткнула в ладонь Марии белую свою рукавичку.
- Постой, - заторопился Данько, - надо Марушку проводить.
- Сама дорогу знаю.
- Нет, я сказал - надо! - И парубок, взяв под локоть Яринку, с силой потянул ее за Марией.
Девушка смолчала.
Возле Марушкиного перелаза благодарная Яринка обняла подругу и, смешно выпятив губы, поцеловалась с ней.
- А со мной? - подкатился Данько.
- Целуйся со своим Рябком! А то с половецкими перестарками! Ишь чего захотела овечка - ленточки!
Мария пошла к хате не оглядываясь.
Данько с нежно-яростной силой вцепился в руку Яринки, прижался к ее боку.
- Вот теперь ты уже не выкрутишься! Поняла?
У притихшей Яринки сердечко вырывалось из груди.
- Говорили дядько Степан - выглядывать будут, - сказала она на всякий случай.
- "Не боится казак Савва ни грому, ни тучи, ладно в кобзу играет, до Савихи идучи!.." - хрипловато запел Данько.
Затем, завораживая ее ястребиными глазами, крадучись просунул руку между пуговицами ее кожушка. И когда, зажатая железной хваткой, Яринка затрепыхалась, зашипела (кричать стыдилась), было уже поздно - пальцы его упруго сжимались.
- Пус-с-сти-и! - хриплым шепотом умоляла Яринка.
- Цыц, пакостная! - так же шепотом успокаивал Данила девушку.
- Я ма-аме скажу-у! Зараза! Котосмал! Гадкий! Противный!
- Вот так, так! Говорила, балакала, рассказывала, аж плакала!..
Обессиленная своим сопротивлением, какой-то непонятной горячей силой, что проникала в нее от руки Данилы, девушка увяла и только бесслезно всхлипывала.
- Ну, вот так бы и давно! Дурная! Все девки любят! Одна ты... ну, лягушонок, да и только!.. - И, порывисто наклонив ей голову, впился губами в ее холодные, влажные, немного выпяченные уста. И еще раз, и еще...
После этого девушка совсем перестала сопротивляться. Все тело ее словно одеревенело и было полно непонятного тревожного ожидания. Ожидания чуда или большой беды. И она уже не чувствовала рядом с собою парубка сила, что лилась из его руки, растворила ее в нем.
Ей вдруг стало страшно, и она забормотала, обращаясь скорее к себе, чем к нему:
- А пошел бы ты в Половцы! Там те девки... Те девки!.. Не тронь меня... противный... - И зажмурилась от чувства блаженного огня, что растапливал ее невесомое тело.
- Глупышка! Не бойся! Не трону. Я к тебе сватов зашлю!.. Вот только скажу отцу...
- Гадкий, противный...
Безболезненный огонь охватил ее всю, и она истекла куда-то в голубой простор, как растаявший весною снег. Но кулак ее машинально молотил Данилу по спине.
- Отстань. Все равно гадкий!..
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Иван Иванович поступается моральными
принципами ради будущих родственников и во имя знаменитого
трубочиста
Порядочная по размерам кладовая, что служила для хранения всяческого хлама: клееные-переклееные карты, венские стулья без ножек, сломанные парты, целая куча травы для веников, все нужное и ненужное, что я заботливо сохранял до худших времен, - все может случиться на этом свете! - эта кладовка стала пристанищем для моих будущих родственников свахи Нины Витольдовны и длинноногой невестушки Кати.
Ядзя не оставила своей работы в школе, и потому я велел ей вынести все в сарай - уже до лучших времен, когда все это богатство пойдет на топливо. Приказал еще выскрести пол, обмазать стены. Ядзя сделала все это с большой охотой, потому что не разделяла моей приверженности к старине. Вероятно, на службе у пана ксендза она привыкла к благородному расточительству.
Позвал я Остапа Гринчишина, который славился своим непревзойденным умением чистить сажу и даже класть печи.
Правда, все они после него страшно дымили, но Остап разбивал своих критиков такими соображениями (обслюненная цигарка во рту): "На то она и печь... пых-пых... чтоб дымила. Огня без дыму... не бывает. Опять же от дыму... пых-пых... утепление в хате... Опять же, када не будешь топить... то и дыму не будет... А када топить будешь... пых-пых... - Здесь Гринчишин надолго задумывался, как получше высказать свою глубокую мысль. - Одним словом... мастерство усякое... магарыч любит..."
Эту мысль Остап высказал и мне.
- А сколько запросите?
- Пять рублев... Када без магарыча.
- А если с магарычом?
- Магарыч... пых-пых... он тож... Када мастер черт знает что... сам домой идет... ежли с понятием... пых-пых... под руки ведут... а када совсем с головой... и на телеге отвозят... на соломе... пых-пых...
- Ну, если со свинским... то есть с панским магарычом?
- Три рубли.
Я подсчитал в уме: две бутылки рыковки - выпьет! - один рубль шестьдесят копеек, полфунта сала - съест! - двадцать копеек, кислая капуста и синий лук в счет не идут, итак, всего - один рубль восемьдесят копеек. Есть все же выгода поставить магарыч, и, главное, печь не будет дымить. Здесь мне нужно было поступиться моральными принципами, потому что Остап со своим недюжинным умом способен был и на пакости. Одной бабке, которая без почтения отнеслась к магарычу, великий мастер тайком вмуровал в печку бутылку со ртутью, накидал в нее гвоздей, осколков стекла и едва не доконал старуху: каждый вечер начинался в хате настоящий ад - с воем и скрежетом зубовным. Бабка вынуждена была снова звать Гринчишина, и он, отослав ее к батюшке заказать молебен, сам выжил из печки того домового, на этот раз с магарычом...
Так вот, привезли глины и песку, мы со школьниками из руин бывшей воловни Бубновских набрали кирпичей, и знаменитый печник принялся за работу. Подручными его были Ядзя и в свободное время - я.