Я присел на корточки, стараясь не пропустить ни слова. О событиях той ночи много всякого рассказывали, но мне даже не приходило в голову, что Шеймус мог быть непосредственным свидетелем и участником легендарной погони за убийцами.
— Хэрольд принялся ругаться с дружком, и вскоре вышел с поднятыми руками, — толстяк сунул сигару в рот, и отрешенно уставился себе под ноги. — Бут же сдаваться не захотел. Он все время проклинал нас, называя «кровавыми собаками» и «предателями отчизны». Безумец даже вызвал лейтенанта Догерти на поединок!
Шеймус невесело усмехнулся.
— Выждав еще пять минут мы подожгли амбар. Когда пламя разгорелось, я подкрался к хибаре сзади и через щель заглянул вовнутрь. Помещение быстро заполнилось дымом, но я все равно увидел Бута, ковыляющего на своих костылях к выходу. Выглядел он паршиво, кашлял и едва держался на ногах.
Ирландец ожесточенно жевал свою сигару, перекатывая окурок между зубов.
— Потом рявкнул выстрел, и Бут упал ничком. Револьверная пуля ударила его в затылок, отшвырнув на несколько футов от горящей стены. Выбив запертую дверь ногой, я первым ворвался в помещение и первым оказался рядом с заговорщиком. Бут все еще дышал, и шевелил губами, будто пытаясь что-то сказать. Я наклонился над умирающим и сумел разобрать его последние слова: «Скажите матери, что я умираю зазря!»
Воцарилась тишина. Все смотрели на коротышку-ирландца не в силах отвести глаз от его бледной покрытой крупными горошинами пота физиономии.
— Как вам наверно известно, в Бута стрелял сержант Корбетт. Пренеприятный малый, должен вам доложить. Не смотря на то, что он молился по двадцать раз на день, да еще и оскопил себя портняжными ножницами, дабы избегнуть искушений плоти, был он на редкость тщеславен. Он наверняка вбил себе в голову, что если прикончит убийцу Линкольна, то непременно станет народным героем!
Сет Кипман заерзал на попоне и откашлялся.
— Говорили, что Корбетт в прошлом был шляпником, и умом тронулся, надышавшись парами ртути…
Толстяк энергично закивал.
— Верно говорят, ублюдок был безумен как скунс! Ума не приложу, как он при всем при этом еще и выбился в сержанты. — Шеймус наконец бросил свой окурок, который порядком начал действовать мне на нервы, и вытянул ноги вперед, вспахивая шпорами землю.
— Награду за поимку заговорщиков я конечно не получил. Вместо этого, нас с Корбеттом арестовали, и несколько дней продержали взаперти на какой-то ферме, как мне потом объяснили, по личному приказу военного министра Стэнтона.
Мистер Конноли скептически хмыкнул.
— Корбетта понятно, ну а тебе-то за что такая честь, мистер Рэдсток?
Шеймус принялся изучать свои грязные ногти.
— В тот день в мои руки попал дневник Бута, который оказался среди его вещей, — голос толстяка понизился до шепота. — И я даже успел прочесть из него несколько последних страниц…
— И что же было в этом дневнике? — Сет Кипман опередил всех с вопросом.
— Имена, адреса, суммы денег, — Шеймуса передернуло. — Все то, что должно было навсегда остаться тайной…
Мимо прошел солдат с ведром воды и все тут же замолчали, дожидаясь, когда он удалится на безопасное расстояние.
— Какие имена? — мистер Конноли придвинулся к толстяку вплотную, почти касаясь лбом полей его Стетсона.
— Этого я не расскажу даже под пытками, — глаза Шеймуса сузились, превращаясь в щелочки. — Не хватало нам новой гражданской войны!
Над стоянкой воцарилась тишина, нарушаемая лишь ржанием лошадей, да смехом разбивающих лагерь техасцев. Мы глядели друг на друга, не решаясь нарушить молчание.
Сет Кипман громко фыркнул, и вытянулся в полный рост на земле, заложив руки за голову.
— Я так и думал, — сказал он, — Не мог же двадцатишестилетний актеришка сам организовать такую операцию! Тут не только мозги нужны были, но и немалые деньги, и связи на самом верху!
Мистер Конноли помрачнел.
— И что же было дальше? — спросил он. — В обмен на жизнь ты пообещал держать язык за зубами?
— Если бы за меня не вступился сам мистер Пинкертон, меня бы живо прикончили, — Шеймус отвел глаза в сторону. — Больно уж щекотливой оказалась ситуация, в которую я угодил.
Толстяк кивнул на лежащие в пыли револьверы.
— С того дня я стал выполнять всю самую грязную работу, за которую никто не хотел браться…
Мне почему-то стало жаль несчастного ирландца, который по воле судьбы стал игрушкой в чужих руках. Он стал живой марионеткой, послушной любому движению кукловода, дергающего за невидимые нити.