Луиза вздохнула.
— Мне сегодня приходится выступать в роли рассердившейся тетушки, да? Давай не будем из-за него ссориться, Кети.
Услышав имя, которым Луиза называла ее в детстве, Кейт улыбнулась и с облегчением вздохнула, понимая, что к этому больному вопросу они больше не вернутся.
— Да, кстати, ты уже придумала, как мы его назовем? — Луиза присела около коробки, где спал котенок, почти полностью зарывшийся в импровизированное одеяло. Когда Луиза откинула его, котенок потянулся и повернул к ней голову.
— Я думаю — Винсент, — улыбнулась Кейт.
— Винсент? Не слишком ли величественно для кота?
— А как еще можно назвать проживающего в художественной галерее одноухого кота? Конечно же, Винсент?
— Ах, вот ты о чем, о рваном ухе, — засмеялась Луиза. — Тогда, конечно.
Кейт смотрела, как Луиза гладит котенка, и чувствовала, что ее захлестывает волна любви и признательности к тетке. Она столь многим ей обязана!
— Лу, если Роберт Бомон когда-нибудь появится у нас еще раз, я постараюсь быть с ним максимально вежливой. Но не могу же я обещать любить его.
Луиза слегка коснулась ее руки.
— Вежливости будет вполне достаточно, Кейт.
Однако обещание быть вежливой с Бомоном могло стоить ей слишком больших усилий, особенно после того, как в середине дня ей пришлось заглянуть к Филиппу Баррету.
— О, Кейт, — сказал он, — я чуть не бросился на телевизор, когда увидел на экране эту свою старую мазню. К счастью, в моем инвалидном кресле особенно не разбежишься, а?
— Мне очень жаль, Филипп, но мы понятия не имели, что он выкинет такую штуку. Впрочем, я, наверное, сама виновата в том, что он…
— Нет-нет, Кейт. Вы здесь ни при чем. Не вините себя! Это же мне хотелось, чтобы в галерее висело что-нибудь из моих работ — и вот результат.
— Во всяком случае, — сказала она бодрым голосом, страстно мечтая в этот момент придушить Бомона собственными руками, — картина снова висит на своем месте, и, кто знает, может быть, теперь на нее найдется настоящий покупатель.
Лицо старика повеселело. — Благодарю вас, Кейт. Эндрю вот-вот должен прийти домой на обед. Он хочет о чем-то поговорить с вами…
Кейт еще раз принесла свои извинения несколько подавленному Эндрю, который, немного помедлив, пригласил ее на вечеринку. Настроение Кейт сразу же улучшилось.
— И так, в субботу, в доме моего шефа, — уточнил Эндрю, и она радостно приняла его приглашение. С Эндрю было легко общаться, и она теперь с нетерпением будет ждать субботы. Но все ее мысли занимал почему-то не Эндрю, а Роберт Бомон. Кейт решила про себя, что если уж ей необходимо быть с ним вежливой, надо раз и навсегда определиться в своих чувствах к этому человеку. Но каждый раз, когда она пыталась это сделать, ее охватывали смятение и замешательство.
На следующий день она отправилась познакомиться с художником, Званом Гейлом, который обратился к ней с предложением устроить в ее галерее выставку его работ. В его студии на побережье возле Каррэмбина, она увидела массу изумительных, написанных маслом картин.
Кейт была в восторге, хотя и выглядела несколько озадаченной.
— Но почему у нас? — спросила она. — Почему вы хотите устроить выставку именно в нашей галерее? В связи с недавним инцидентом у нас не очень-то привлекательная репутация.
Эван Гейл тряхнул головой.
— Буду с вами откровенным, мисс Боумэн. Мои картины идут очень хорошо и имеют положительные отзывы — за исключением отзывов Роберта Бомона. Я ничего не теряю, связываясь с вашей галереей, но вполне имею шансы выиграть. Ваша галерея — прекрасное место для выставки.
Кейт вежливо заметила, что никогда не слышала ни о нем, ни о его работах в галереях Брисбена.
— Я здесь новичок — только недавно переехал сюда из Мельбурна. Ваш сосед известен там куда больше.
— Скажите мне, — с любопытством спросила Кейт, — он всегда такой… такой несгибаемый?
— Конечно, — засмеялся Эван Гейл. — Вы — далеко не единственный человек, познавший на себе презрение и надменность Роберта.
— Так вы лично знакомы с ним?
— Да. Мы вполне можем ладить, но только до тех пор, пока не заводим разговор об искусстве.
— Он вам симпатичен?
— Не путайте художника с обычным человеком, мисс Боумэн, — ответил Эван. — Роб — мой друг. Но мы просто не сходимся во взглядах на мои работы. Но что я могу сказать вам о нем — он невероятно беспристрастен. Он может высмеять и кое-кого из великих, если они вообразят вдруг что могут позволить себе иногда небрежные работы лишь потому, что уже сделали себе имя. Среди критиков немало подхалимов, но только не Роб.