- Я все понял, мой добрый Абдулла! Откуда у тебя такие хорошие мысли!.. Скорей давай свою одежду погонщика. Даже больше того - мы можем взять одного верблюда. Ты будешь на верблюде, а я рядом с тобой, босой, словно мы вернулись из Мекки, после хаджжа, и тогда нам пристало искать несчастных и отдавать им последнее, что мы имеем. Скорее набивай суму лепешками и сушеной бараниной. Ты привез мне мед и изюм, любовно присланный моей матерью. Все клади в суму, Абдулла! Если бы я мог, я бы положил туда еще кусочек своего сердца. Ведь Хусейн был очень добрым и хорошим человеком. И, когда он сказал справедливое слово о погибшем хорезмшахе, он был прав. И я бы сказал такое слово. Как жесток и коварен этот тюрк, если он казнит за справедливое слово, не причинившее ему никакого зла! Я молю аллаха об одном, - признался Якуб, натягивая на себя дырявую, запыленную одежду Абдуллы, - я хочу лишь узнать, что Хусейн жив; тогда я спрошу, где его родители. Может быть, они живы и не знают о постигшем их несчастье.
Якуб мигом преобразился. Надев грязную, потрепанную чалму Абдуллы, он в самом деле стал похож на бедного странника, пересекшего знойную пустыню, чтобы посетить святые места. Его только выдавали белые ноги, не привыкшие к знойным пескам. Это тотчас же заметил Абдулла. Он взял ком глины, приготовил месиво и густо замазал ноги Якуба грязью. Как только они подсохли и появились трещины, Абдулла сказал, что в таком виде уже можно отправиться в путь. Старик сел на верблюда, а Якуб с посохом в руках и сумой на плече шел рядом, понурив голову. Глядя на них, прохожие могли думать, что это бедные странники. Простодушные даже могли бросить к ногам Якуба мелкую монетку, выпросив себе таким образом молитву и благословение. Так и сделала знатная госпожа, одетая в траурную одежду. Видимо, она хотела просить молитву за упокой погибшего мужа или сына. Якуб все понял и, нагнувшись, поднял мелкую монетку, утонувшую в густой мягкой пыли.
Наконец они очутились у крепости. А рядом с ней были ямы смертников, откуда слышались вопли и стоны несчастных. Одни были осуждены на гибель от голода и жажды, других должны были посадить на кол. Это было страшное место; все знали, что люди, попавшие сюда, никогда не возвращаются.
Остановив верблюда, Абдулла спешился и стал поправлять поклажу. А Якуб, воспользовавшись тем, что поблизости не было охранника, подошел к яме и крикнул: "Хусейн ибн Хаким!.." Оттуда протянулось множество пергаментных, изможденных рук. Он видел какие-то головы, но не смог различить лицо своего друга - там были люди почтенные, бородатые. Якуб бросил им несколько лепешек и поспешно отошел. Он не мог смотреть, как они кинулись к этим лепешкам, словно голодные псы, которым брошена кость. Поблизости была другая яма. Громко читая молитву, Якуб подошел к ней и снова крикнул: "Хусейн ибн Хаким!.." - и услышал:
- Кто же это, кто вспомнил обо мне, несчастном?..
В это время показался охранник, и Якуб стал громко читать молитвы, как это делают одержимые, посетившие святые места. Когда охранник удалился, Якуб поспешно бросил суму и крикнул:
- Хусейн, лови!..
Сума скрылась в глубокой темной яме, и вскоре Якуб услышал сквозь рыдания слабый голос Хусейна:
- Аллах милостив. Пусть он пошлет тебе счастье!
Снова показался охранник, и снова Якуб стал читать молитвы. А когда охранник скрылся за выступом стены, Якуб спросил Хусейна, где его отец...
- Родители уехали в гости к деду! - крикнул Хусейн. - Он живет в Кяте... Найди их, помоги мне...
Больше Якуб ничего не услышал, рыдания душили Хусейна, мешали ему говорить.
Медленно брел верблюд по залитым солнцем улицам Гурганджа. Рядом с ним, опираясь на посох и низко опустив голову, в глубокой задумчивости шел Якуб. Небо было ясное, синее, прекрасное небо Хорезма, но Якубу оно казалось пасмурным, свинцовым. Якуб шел молча и долго не отвечал на вопрос Абдуллы: "Нашел?.."
Наконец он ответил:
- Хусейн жив, я еду в Кят - надо его спасать!..
* * *
Абдулла не хотел оставить в трудную минуту своего любимца. Он последовал за Якубом в Кят и помог ему найти дом старого виноградаря, где гостили родители Хусейна. Через час после прибытия в Кят все уже были на тропе, ведущей в Гургандж.
"Только бы поспеть!" - тревожился Якуб.
Отец Хусейна гнал своего верблюда так, что никто не мог поспеть за ним. Это давало хоть небольшую надежду.
В Гургандже, расставаясь с Якубом, Абу-Хаким сказал, что выкупит сына во что бы то ни стало, был бы он только жив.
Якуб с Абдуллой отправились в Газну. Они покидали столицу Хорезма в скорбном молчании. Якубу казалось, что сердце его разрывается от горя. Ему не верилось, что так быстро и неожиданно произошли в стране такие большие перемены. Он думал сейчас не только о судьбе Хусейна - его тревожила судьба многих людей, с которыми он столкнулся за годы, проведенные в этой стране. Живя рядом с благородным ал-Бируни, Якуб привык думать о том, что рано или поздно справедливость восторжествует. Может быть, он думал так потому, что не раз был свидетелем того, как учитель защищал справедливость?..
"Хорошо, что здесь нет Абу-Райхана. Неизвестно, каково ему в золотой клетке султана Махмуда, но вряд ли он смог бы перенести всю жестокость и несправедливость, которая пришла вместе с новым правителем Хорезма..."
Всю дорогу до Газны Якуб не переставал думать о своем устоде. Его мучила мысль о том, что он хранит тайну, которую, быть может, следовало выдать. Раскрыв эту тайну, он бы принес радость устоду, и эта радость озарила бы суровые дни, полные забот и тревог. Вряд ли кто знает, каких трудов стоит самый маленький опыт, самое маленькое доказательство справедливой мысли, хотя бы в той же астрономии. Но ведь устод занимался не только астрономией... "Что ты сделал, Якуб? - говорил он сам себе. - Ты заботливо охранял гордость девушки, не пожелавшей открыть свою душу этому замкнутому и суровому человеку. Но, если бы ты изменил своему слову, ты бы помог ее счастью и, быть может, помог бы счастью любимого устода. А теперь уже все это непоправимо. Никто не знает, где теперь Рейхан, жива ли она. А устод вряд ли сможет собой распорядиться. Ведь он во власти султана Махмуда..."
Якуб покинул Хорезм с чувством горечи и величайшей утраты. И, как он ни старался внушить себе, что на то воля аллаха и что люди не в силах препятствовать этой воле, обида за происшедшее не давала ему покоя.
На пути в Газну Якуб мысленно простился со своей юностью. Он вдруг почувствовал себя зрелым, озабоченным судьбой людей и готовым бороться с тем злом, которое, как ему казалось, затопило землю.
В ЗОЛОТОЙ КЛЕТКЕ МАХМУДА
Газна показалась Якубу даже чрезмерно богатой. Он долго рассматривал устланный мрамором двор главной мечети при дворце султана, восхищаясь красотой камня. Вокруг повсюду копошились рабы. Их было так много, что Абдулла подивился:
- Больше, чем у самого халифа в Багдаде!
- Конечно, больше, - заметил невозмутимо Якуб. - Хусейн говорил мне, что во время одного из походов в северную Индию султан угнал пятьдесят семь тысяч рабов и триста пятьдесят слонов.
Длинной вереницей шли изможденные люди, таская на себе мраморные плиты, бревна и корзины глины для сооружения нового дворца. Худые, изможденные люди едва плелись по пыльной дороге. И оттого, что их было больше, чем других людей - ремесленников, воинов, землепашцев, становилось даже страшно.
- Их так много, - заметил Якуб, - они могут подняться против своего господина и разнести его дворцы.