И вот случайно в стороне, справа и выше, замечаю самолет. Сомнения нет - это истребитель. Но почему один? Неизвестный самолет продолжает лететь, не меняя [277] курса; вот он подходит ближе, и можно без ошибки сказать, что это наш «як». Но откуда? Как он сюда попал? Уже перешли линию фронта, а «як» неотступно следует за нами. Вскоре, без труда обогнав тихоходные «Харрикейны» и снизившись, он пошел на посадку на наш аэродром. С завистью мы смотрели на этот прекрасный отечественный самолет.
Оказывается, на «яке» летел наш командир дивизии полковник Е. Я. Савицкий. Он решил посмотреть работу своих летчиков, проверить их действия в воздушном бою и при сопровождении штурмовиков.
После полета он опросил каждого летчика, внимательно и терпеливо выслушав их впечатления о бое, а вечером провел разбор и дал оценку воздушному бою. Дрались мы хорошо, настойчиво. Единственный, но очень серьезный недостаток - слабая осмотрительность: мы позволили противнику внезапно атаковать себя.
Начало ноября было сырым и хмурым. Ветер не унимался ни днем ни ночью и забрасывал окна землянок мокрыми снежными хлопьями. Наступила некоторая передышка; летчики отсыпались.
- Только бы дожить до того дня, когда я сяду на новый «як». Мне тогда никакие «мессершмитты», никакие «юнкерсы» не страшны, - мечтал вслух Орловский.
О новых самолетах говорили чуть ли не каждый день: устаревшие «Харрикейны» нас совершенно не удовлетворяли.
Потребность в новой технике возрастала с каждым днем. В тяжесть становилась и оборона. Если несколько месяцев назад нас удовлетворял переход гитлеровских полчищ к обороне и мы радовались, что наконец остановили их, то теперь мы с нетерпением ждали наступления.
Утром 7 ноября нам привезли подарки, присланные из тыла. В посылках не было деликатесов, но чувствовалось, что их собирали заботливые руки, что люди, работавшие в тылу, хотели хоть чем-то ободрить и поблагодарить воинов за их тяжелый ратный труд, и от каждой маленькой посылочки веяло близким, родным.
К посылкам обычно присоединяли записки, фотографии, сообщали обратный адрес. У нас завязалась переписка. Летчики старались совершить как можно больше вылетов, увеличить свой боевой счет и в очередном [278] письме отчитаться в успехах. Особенно после воздушного боя хотелось подробнее, поярче описать схватку с врагом и сообщить число сбитых нами самолетов.
Связь с тылом не прекратилась даже тогда, когда мы перелетели на другой аэродром, расположенный у Дона, на правом крыле Сталинградского фронта. Этот аэродром был самым тяжелым из всех, на которых приходилось базироваться нашему полку. Летный и технический состав жил в каменных заброшенных домах, где вместо стекол в рамах красовались пучки соломы. Спали, не снимая меховых комбинезонов.
- Эх, в баньке бы помыться, - мечтательно говорил каждый раз Кузьмин, ложась спать и зарываясь с головой в солому.
- Надо сначала воды раздобыть, а потом о бане мечтать, - не глядя на Кузьмина, отвечал Егоров, - умываешься и то снегом.
Действительно, в бане всем хотелось помыться, и я решил, что, как только наступит оттепель, надо будет организовать обтирание снегом.
В ближайшие дни, когда температура воздуха достигла нуля, я сбросил комбинезон и гимнастерку и начал натираться мягким пушистым снегом. Моему примеру последовали остальные летчики.
- Не хуже Сандуновских бань, - говорил москвич Орловский, натирая огромным комом снега широкую спину Егорова.
А мне вспомнилась баня в Сибири, в селе Базайхе, на берегу замерзшего пруда. Вспомнил, как дедушка, разгоряченный паром, бросился с головой в сугроб, увлекая и меня за собой.
Обтирание снегом мы повторяли почти каждый день. Но как ни хороша баня в начале ноября под открытым небом, а хотелось помыться горячей водой. Наконец решили устроить настоящую баню. Весь день грели в маслогрейках воду и готовили сарай, забивая щели. Но баня все-таки оказалась не лучше снежной: в сарае было холодно, железная бочка, приспособленная под печку, не согревала помещения.
Обильные снегопады заваливали аэродром, у стоянок самолетов появились огромные горы снега, который мы ежедневно очищали лопатами, поддерживая летное поле в боевой готовности. Рулежные дорожки расчищали вручную, [279] тракторы работали только на взлетно-посадочной полосе.
Мимо нашего аэродрома все чаще и чаще проходили подразделения пехоты. Солдаты отдельными группами шли кто в сторону фронта, кто в тыл. По оживлению на шоссейной дороге можно было догадаться, что фронт готовится к наступлению. Даже танки и артиллерия совершали обратные марши. «Два шага вперед, шаг назад», - говорили в пехоте.
Но, несмотря на непонятное для солдат движение, моральный дух в войсках был высок.
- Как же так получается? Вчера шли на Калач, а сегодня обратно, - спрашивал молодой солдат бывалого, остановившись покурить.
- Что ты меня спрашиваешь? Так надо, давай вот лучше пулеметчикам поможем, ишь, умаялись, - отвечал пожилой автоматчик.
- А ну, ребята, давай дружней.
И установленный на лыжах пулемет уже снова скользит по разбитой снежной дороге.
Рядом с дорогой привычным размашистым шагом шли лыжники, одетые в белые маскировочные халаты. В плечах - косая сажень, сосредоточенные лица, ловко подогнанное зимнее обмундирование - все напоминало мне тайгу, Енисей, Красноярск.
- Как идут, смотрите, как здорово у них получается, вот подобрали! - восхищался Соколов.
- Откуда, братцы? - не выдержал Егоров.
- Из Сибири, Красноярск знаете? - бросил на ходу молодой парень.
- Дело будет, - заключил Кузьмин, - сибиряки пошли! Они под Москвой дали жизни фашистам и Сталинград удержали, а теперь, наверное, идут доколачивать.
Мне было особенно приятно слышать такие речи о сибиряках - моих земляках.
А войска шли и шли нескончаемым потоком, шли днем и ночью, не останавливаясь ни в метель, ни в мороз.
18 ноября к нам на аэродром приехал бригадный комиссар С. Н. Ромазанов. Он приказал летному составу собраться в штабе. Убедившись, что никто, кроме нас, не может услышать разговор, он начал:
- Товарищи летчики, и на нашу улицу пришел праздник: завтра наш фронт переходит в наступление; ваша [280] задача - прикрыть стрелковые дивизии правого крыла Донского фронта…
Наступления мы ждали с нетерпением. Наконец дожили. Завтра наступаем! Это чувство радости порой сменялось тревогой.
- Завтра по-настоящему начнем фашистов долбить, - говорили между собой летчики; о районе же прикрытия молчали: это военная тайна.
Теперь нам стало ясно, почему по нашей дороге двигались и продолжали подходить новые части. Мы отлично знали и понимали свою задачу по прикрытию наземных войск от налетов вражеской авиации.
Поздно вечером командир полка и начальник штаба зачитали приказ о завтрашних боевых действиях.
Каждому летчику командир указал время вылета и место в боевом порядке. Мы подробно разобрали типовые варианты воздушного боя с бомбардировщиками противника, прикрытыми истребителями.
- Завтра всем драться, как подобает советским истребителям. Бомбардировщиков бить реактивными снарядами, а из пушек стрелять с самых ближних дистанций; кончатся патроны - таранить, но чтобы ни одна бомба не упала на наши войска. После окончания патрулирования штурмовать отходящего противника: его сейчас на снежных полях хорошо видно. Патроны домой не привозить, - закончил командир полка.
К вечеру в сторону фронта двигались лишь отдельные группы пехоты да запоздавшие автомашины.
Стояла темная снежная ночь.
Утром мы направились на аэродром; до рассвета стояла тишина, по-прежнему мягкими хлопьями падал снег. Механики, как всегда, возились у самолетов, осматривая их перед вылетом.
Тишину нарушил отдаленный орудийный выстрел. И не успело еще раскатиться эхо, как вдруг на юго-западе все загромыхало и слилось в общий грохот канонады.
Светало. Артиллерийская подготовка продолжалась. Подходило время вылета, но снегопад и туман сковали боевые действия авиации.
- Вот так штука, - говорили летчики, - готовились, готовились, а пехота без нас обошлась.
С аэродрома никто не уходил. Летчики дежурили около своих машин, ожидая улучшения погоды, и молча [281] разошлись лишь с наступлением темноты. Доносились отдельные орудийные выстрелы удаляющегося наземного боя.