Гитлеровцы получили приказ срочно отправить меня в Днепродзержинск. Меня повели на аэродром. На горизонте показались две точки. Они быстро росли, приближаясь, и по контурам я определил: наши «яки»… Самолеты на бреющем полете прошли над аэродромом, производя съемку. Им навстречу поднялись два немецких истребителя. Завязался короткий бой. Вскоре один гитлеровский стервятник, распустив в синем небе черный шлейф дыма, врезался в землю.
Я не выдержал, вскочил и закричал:
- Молодцы, ребята!
Тяжелый удар прикладом по голове свалил меня на землю. Очнулся я от шума моторов. Один за одним в воздух поднимались бомбардировщики «Хейнкель»-111. Я насчитал 32 самолета.
«Вот бы сейчас на взлете захватить их нашим истребителям!» Но в воздухе было спокойно, и я очень пожалел, что не всегда удается использовать такой удачный момент.
Прошло много времени, и бомбардировщики стали возвращаться на свою базу. Я стал считать:
- Пять, восемь, двенадцать, восемнадцать…
Напрасно ждали немцы остальные машины. Это был их последний вылет, и я с гордостью вновь вспомнил своих боевых друзей-истребителей, тех, кто прошивает меткими очередями гитлеровских стервятников. Заработали моторы транспортного «юнкерса». Конвоиры дали понять, что мне и еще одному летчику следует сесть в машину. Обгорелый, черный, мой спутник - также пленный летчик - лег на полу, не рискуя лишний раз пошевелить рукой.
Самолет, набирая скорость, побежал по полю и, оторвавшись, взял курс на Днепродзержинск. Гитлеровский офицер отстегнул ремень и вместе с кобурой положил его на пол возле себя. Ему было жарко. Он обливался потом. Солдат смотрел вниз. Там проплывали необозримые [299] поля, перелески, речушки, селения. Офицер достал фотоаппарат и начал фотографировать.
- Русский пейзаж гут!…
Парабеллум… Он лежал в двух шагах от меня, рядом с фотолюбителем-офицером. Рвануться вперед, выхватить из кобуры оружие, убить офицера, солдата, штурмана, пригрозить летчику и повернуть самолет на восток, туда, где восходит солнце?… Нет, Лавриненков, нельзя… Не успеешь… Их четверо, ты один. Этот раненый, обожженный летчик не в счет, он ничем не поможет. Ты погубишь себя и его. А вдруг парабеллум не заряжен, и это только ловушка? Надо ждать более благоприятного момента и действовать наверняка.
В Днепродзержинске меня ожидала тюрьма, специально предназначенная для летчиков. Это было разбитое двухэтажное здание, обнесенное в три ряда колючей проволокой.
Здесь я встретил нескольких товарищей, с которыми когда-то служил в различных частях. Среди них был капитан Виктор Карюкин. Нас поместили в отдельную комнату, в то время как другие содержались в коридоре, превращенном в длинную темную камеру.
Виктор рассказал мне о возможности побега. Стали готовить товарищей. План был прост. Ночью снять часового, ворваться всем в караульное помещение, уничтожить охрану и - в кукурузу, где должны были ждать нас партизаны. Так и договорились.
И вот опять - «но». Днем накануне побега нас двоих неожиданно увезли на допрос. Не буду рассказывать об этом поединке палача с беззащитной жертвой, скажу лишь, что на другой день после допроса нас направили в Берлин.
- Там есть специалисты, которые заставят заговорить даже камни, - сказал мне вконец измученный гестаповец.
Нужно сказать, что после того как нас «изъяли» из днепродзержинской тюрьмы, оставшиеся военнопленные все же осуществили разработанный план побега и ушли партизанить. Пятеро из них погибли при побеге, остальные вырвались на свободу.
Нас отправляют в Берлин. В первом же проходившем мимо пассажирском поезде для нас отвели специальное [300] купе. Это был вагон, вдоль которого тянулась общая для всех купе ступенька. Я сразу оценил это и решил: отсюда надо обязательно бежать. Лучшего момента наверняка не представится… Это решение поглотило все мысли. В 10 часов утра поезд медленно отошел от платформы и устремился на запад.
На диване напротив нас - два офицера, один из них неплохо говорит по-русски. По бокам - два солдата. За отличную службу они получили отпуск. Мешки и чемоданы отпускников, которым поручили конвоировать нас, чтобы не отрывать от фронта лишних людей, были набиты салом, яйцами и прочими продуктами.
В течение всего дня во время остановок я открываю дверь купе, пропуская «господ офицеров» на платформу. Я вежлив, предупредителен. Они довольны русским офицером, ибо он ведет себя учтиво… Если бы они знали тогда, что я все это время потратил на то, чтобы как-то ослабить тугой замок в двери и пересесть поближе к выходу!
Наступила ночь, темная украинская августовская ночь… Мерно стучат колеса, тускло светит одинокая лампочка под потолком… Я закрываю глаза, облокотившись на руку, и делаю вид, что уснул. Карюкин следует моему примеру.
Мысленно я унесся далеко за линию фронта, в землянку летчиков своего звена. Что-то сейчас поделывают гвардейцы? Что они думают и говорят обо мне? Слегка открываю глаза. Офицеры, откинувшись на спинку дивана, спят. Солдаты, поставив на колени чемодан, режут украинское сало. Незаметно локтем толкаю Виктора. В ответ - легкое пожатие руки. Делаю рывок к солдатам, всей тяжестью наваливаюсь на чемодан, лишая их возможности встать, поворачиваю дверную ручку и, увлекая за собой Карюкина, вываливаюсь из вагона в темноту ночи…
Мы бежали все дальше и дальше от полотна железной дороги, проваливались в ямы, натыкались на пни, бежали до тех пор, пока на востоке не зажглась заря… Кончился плен… Здравствуй, свобода! Мы знали, что, выпрыгивая на ходу из поезда, могли попасть на километровый столб, сломать ногу, удариться о шпалы или просто погибнуть от пуль конвоя. Но это был оправданный риск. Ну, а если [301] смерть? Смерть в этом случае тоже спасла бы честь офицера Советской Армии…
Сотни километров прошли мы по территории, занятой врагом. Советские люди помогали нам пробираться к линии фронта, которая в свою очередь с каждым днем все приближалась и приближалась к нам. Во время этого своеобразного рейда по тылам врага мы встретили очень много замечательных советских людей, с нетерпением ожидавших прихода наших войск.
Переправившись через Днепр в районе Канева, мы встретились с партизанами и вступили в партизанский отряд имени Чапаева.
Вскоре в наш лагерь прибыл первый советский танк. Партизаны помогли форсировать Днепр, и армия, прорвав оборону противника, устремилась вперед, на запад.
Штаб нашей воздушной армии базировался в районе Аскании-Нова. Я прибыл к члену Военного совета. Он спокойно, словно ничего не случилось, подошел ко мне, поздоровался и направился к сейфу.
- Держи ордена, орел! - и протянул мне мои награды. - Никуда не сдавал, знал, что Володя вернется, - улыбаясь, сказал он присутствовавшим здесь офицерам.
Вскоре по возвращении в часть я принял командование полком. До конца войны сбил еще девять фашистских самолетов. В июне 1944 года Президиум Верховного Совета СССР наградил меня второй Золотой медалью Героя Советского Союза.
Так кончился этот эпизод, который навсегда остался в моей памяти. Я часто вспоминаю о нем. Вспоминаю и фашистских солдат, офицеров, которые окружали меня. У них не было идеала, ради которого стоило совершить подвиг. Они воевали, пока все было хорошо, пока можно было беспрепятственно грабить население, разрушать города и деревни. Но появились в тылу народные мстители, вступили на фронте в бой наши резервы, и от боевого хваленого духа гитлеровской «непобедимой» армады не осталось и следа. Я их видел опустошенными, растерянными. В таком положении армия неминуемо обречена на провал. Так оно и вышло.
После войны я окончил две военные академии. Иногда вспоминаю того гитлеровца, который, выбившись из сил [302] на допросах, заверял меня в наличии хорошо подготовленных палачей в фашистской Германии. Я не уверен, что тот заплечных дел мастер остался в живых. Но я знаю, что и сейчас еще живы палачи, которые вновь замышляют реванш. Пусть же они помнят, что наш народ, как и всегда, сумеет постоять за себя и даст отпор любым захватчикам. [303]
Трижды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации А. И. Покрышкин. Новые тактические приемы рождались в бою