Лицо ее было просветленным, как будто она предвидела содержанье рассказа.
Да, но эта присказка уводила в сторону. В нерассказанной истории таилась для меня новая загадка.
— Скажи, Юрий, только по совести: красивая у меня жена? — брякнул хозяин как-то уж очень некстати. По-моему, ни к селу, ни к городу брякнул.
— Ты за этим меня позвал? — Елена Викторовна до кончиков ушей вспыхнула. Румянец на ее щеках был неровен. Как у… Как у Марины, в общем… И подняла она руки, чтобы поправить прическу.
Но что он хочет рассказывать? Причем тут жена?
— Я и говорю. А тогда она была еще красивее. Ей тогда было… Сколько тогда было, двадцать?
— Девятнадцать! Будто не знает! — Елена Викторовна смотрела на него с укоризной.
Я слышал у себя за спиной стонущий шелест дождя о стекло. И неодинаковые по силе порывы ветра. Стекло вздрагивает, на самой низкой ноте гудит под ударами ветра. Будто бранит кто-то родное дитя свое за непутевое действо.
— Подходит ко мне эта красавица и говорит…
— Не придумывай, ничего тебе не успела сказать: сделала только реверанс — ты и обрадовался, подхватил.
— Дамский вальс был, у них это, в мединституте. А она мне, правда, понравилась: изящная, легкая. Ну, это я по секрету, тебе только. Прошли круг — спрашиваю, как звать, она: «Вы не смогли бы…»
— Ну, не так же было, сам напросился… — смеялась Елена Викторовна.
— С удовольствием, говорю, какой разговор, — хохотнул Балтин. — Сам, веришь, дышать боюсь — вдруг передумает, скажет, пошутила или что-нибудь в этом роде. Ребята издали показывают большой палец: держись, игра стоит свеч… А жила она в Старом городе.
— На границе между Старым и Новым, в овраге, там недалеко церковь стояла.
Точнее бы сказать — у самой речки. В дни моей юности там, за ней, и я бывал не однажды.
За спиной у меня полыхали молнии, гром сотрясал балконные двери. Под звуки ненастья хорошо слушалось, и в междустрочье, в паузах, всплывали лоскуты, обрывки старых картин и связанных с ними радужных упований на будущее.
Две смазливые, плутоватые рожицы, одна над другой, выставились в приоткрытые двери детской комнатки. Балтин вскочил, устроил у них, там, радостный переполох. Вернувшись, некоторое время еще улыбался, переживал свою, родительскую любовь. Улыбаясь, изнутри светясь, глядел на меня со значением: грейся, командировочная душа, возле моего счастья.
— У нее, у Лены, соседушка был. Мишка Миллионщик. Прозвище, фамилии не знаю.
— Его никто не звал по фамилии, — уточнила Елена Викторовна.
— Он не давал ей проходу. Вот она и решилась, моя Елена Прекрасная, на подвиг…
— Не говори глупостей.
— На самопожертвование.
— Давай уж, поскорей закругляйся. Сейчас принесу голубцы. И выпейте же, наконец, мужчины вы или кто? — приказала Елена Викторовна.
— Она хорошо сделала, что сказала об этом сразу, — продолжал Сергей Петрович. — Про Мишку Миллионщика. Пошел второй час ночи, луна, как сейчас помню, сильнейшая, а на улицах все вымерло. У института он ее караулил. Ну, перекинулись ласковым словом. Разошлись. Потом он нас встретил около речки. Вода в ней — с душком. Не один был, по одному такие не нападают. Шакалы. Всего пятеро, кажется…
— Шесть, — внесла Елена Викторовна поправку. — С горы в это время, вижу, седьмой спускается. Что делать? На всякий случай кричу ему. Незнакомому: «Давай, Петька, скорей, что ты как черепаха ползешь?!» А вдруг в самом деле кто-нибудь не из их компании?
Знакома будто мне эта картина. Где-то видел подобное. И, опять же, какое это имеет ко мне отношение? Но неужели имеет?.. Я зорче всмотрелся в своих собеседников. Какого черта! Ну, конечно, они!
— Да, это мы были, прошло столько времени… Я хотела сказать: вы спускались тогда с горы. Нам повезло…
Ну, точно, ну, я узнал их. Они и были. По голосу, конечно, узнал, хотя в кутерьме тогда можно было не различить голосов.
— За Елену Прекрасную я дрался как лев, но мне все же попало. Она, спасибо, взялась за палку своего дорогого соседушки, а то палка походила бы по голове… Тебя-то я не заметил, почувствовал облегчение — и огляделся.
Мир тесен. Едешь в Москву, на Восток, на Север, к черту на кулички куда-нибудь — все равно неожиданно встретишь знакомых.
В тот вечер возвращался я, радостный, со своего первого за время своего отпуска свидания. И не шел, летел, и все пело вокруг. Потому что новая писалась страница. Судьба моя… Возвращался домой напрямик, через речку. Луна была такая — хоть семафор принимай при такой луне! У прибывших на побывку матросов оружие всегда бывает при себе: ремень с бляхой. Но я не пользовался этим оружием никогда. А тут невольно потрогал себя за пояс, когда увидел внизу свалку из живых людей. Один орудовал против всех, а все — против одного. Еще, слышу, девчонка кричит, как будто зовет на помощь, во всяком случае, ко мне обращается. Какой-то тип встал у меня на дороге, руки развел. Не знал я всей ситуации, не драться же с незнакомым человеком. Но я спешил туда, где действовали не по совести: все против одного. Нырнул я этому, встречному, под руку, на всякий случай и подсечку дал, чтобы уж никаких возражений с его стороны. Потом пошло дело. Как на конвейере: отделял за руку, кидал. Брался и за воротник пиджака, если было сподручнее. Один, помню, докатился до речки, подмочился в духовитой воде…