Я полистал календарь, чтобы записать на память себе беседу с профсоюзами. Зашились. Некогда и некогда. Но далеко ли уйдешь, если все время некогда? Движенья мои были замедленны и спокойны. Железное спокойствие! То есть клокотало еще в груди то, что не успокоилось. Это в то время, когда все вокруг переменилось и потеплело, когда Хана Гафаровна, суетливая, издерганная заботами, вдруг на мгновение остановилась, задумалась. Симпатичной сделалась эта женщина. Поправила накатившуюся на лоб прядку волос. Да нет же, она просто красавица, наша Хана Гафаровна!
— Ну вот, и вы мне воздали должное. Квиты, стало быть. Мы и мужики, да крутимся тоже, суетимся. Об учителях думать некогда…
Теперь бы и поговорить по душам. Но я стал сворачивать, осторожно сворачивал нашу беседу с Ханой Гафаровной. Потому что меня ожидал телефон.
— Как съездили, Юрий Иванович?
— Хорошо, Хана Гафаровна.
Да, спадало напряжение. Может, расцвел я от ее вопроса, выразив таким образом довольство поездкой. Она погрозила мне пальцем: ух, вы мужчины, вас только выпусти…
Трубка лежала на аппарате. Не дождалась. Радик Динисович велел позвонить, что я и сделал немедленно. Гулякина на месте не оказалось.
— Здравствуйте! С приездом! Как съездили, Юрий Иванович?
— Хорошо, Асенька, все в порядке.
— А тут, знаете, рвут и мечут. Так что приготовьтесь. Не хотела бы я вас расстраивать преждевременно.
— Спасибо, Ася. Приду обязательно. К концу.
Вот и все. Рвут и мечут. Вот и перспектива на вечер. Нельзя жить без перспективы. С видом занятого человека я бесцельно брожу по училищу. Отвечаю на приветствия, здороваюсь, делаю кому-то какие-то замечания. С кем-то шучу, улыбаюсь дружески, кому-то отвечаю официальным кивком. Глядя со стороны, можно подумать, что в эту минуту я самый занятый человек в училище, что решаю в голове государственную проблему, не меньше. Но нет, я бесцельно брожу по училищу!
Третий, второй этажи меня не удовлетворяют. На первом тоже беспокоит слух какой-то бессмысленный гул. Неясные голоса. У выхода приветствую дежурных учащихся, занимающих дяди Сашино место.
На задах, во дворе — наши мастерские. В них — особенный, рабочий шум. Я люблю мастерские. Я и раньше любил их, когда они были в бараках. Да что, дались же нам эти бараки! Тогда я и не представлял себе, что под мастерские можно использовать что-то другое, кроме бараков. И в них ведь тоже был своеобразный уют! Впрочем, тогда была моя беспечная, бесконечная юность, а что бывает не так в юности?
Пройдя по коридору мастерских раз, другой, подымаюсь на второй этаж. Здесь реже встретишь прохожего. Шум здесь за каждой дверью осмыслен, хотя не менее разнообразен: стук, звон, ширканье напильников по металлу, мелодичный гул наждаков, зуденье сверлильных станков.
Зачем я остановился у двери с надписью: «Слесарный класс, гр. 9 — эл. монтеры СЦБ»?
Да, но я знаю, кто здесь работает. Кто учится работать. И остановился у этой двери. Постоял. Вошел, конечно, без стука, здесь церемоний не любят. Никто и не обратил на меня внимания — все заняты своим делом.
Наиль Хабибуллович штангенциркулем проверяет размеры комбинированных плоскогубцев, поворачивает их разными боками, чтобы к чему-нибудь привязаться. Молчит, сопит, будто бы недоволен тем, что не к чему привязаться. И молчит. И не отпускает учащегося. Кирсанова, кажется. И говорит, кажется, не о деле, говорит о чем-то помимо работы. Через час по чайной ложке. Все такой же, как был. Ну да, перед ним Стасик Кирсанов. На меня пока оба не обращают внимания, некогда им. Не до меня. Я прохожу около верстаков, отделенных друг от друга предохранительными сетками. Здороваюсь. Смотрю, как вкалывают ребятишки, как работают у них руки, плечи. Пацаны испачканы металлической пылью. Пальцы с давно зажившими ссадинами. Помню, как на первых порах попадали они себе молотком по рукам, шипели, прыгали. Ругались. Едва слышно, чтобы, чего доброго, не засек Наиль Хабибуллович. Помню, как и я попадал себе по руке. Давно было. По левой руке. Доставалось большому пальцу. Я прыгал, шипел, ругался. Вполголоса тоже, чтобы, чего доброго, не засек… Наиль Хабибуллович.
Но он все видел. Он и слышал, конечно, Наиль Хабибуллович. И подходил, когда все уже было в порядке, все пережито. Когда свежая рана на большом пальце, одна она только указывала на твой далеко не последний промах в жизни.
«Замечтался, что ли? — спросит, будто переводя от одышки дух. — Не надо мечтать пока. И на боек смотреть не надо. Рука сама видит, куда бить. Ты на изделие гляди». Если промахи бывали часто, рука вздувалась, синела, медичка бинтовала ее, подкладывая на опасное место ваты. Через неделю-другую все проходило, и пацаны бравировали мастерством в рубке металла: не глядя на боек зубила, били со всего плеча. При этом напевали себе под нос, прерываясь на каждом ударе.