Теперь слесарь пошел другой. Ремонтник, наладчик автоматов, порой иностранного производства. Профессор, к которому за советом идут все, вплоть до главного инженера и директора. И все-таки нужны приемы рубки, тонкое чувство напильника. Владение мерительным инструментом, ощущение размера на глаз, смелая производственная фантазия.
Да, откуда он появляется, надежа-человек, производственник, умелец, к которому идет инженер за советом? Не от того ли личного опыта, который приходит к нам через сотни промахов?
Лица у ребят сосредоточены, осмысленны.
Но прозвенел звонок, староста получил кивок от мастера, добро, значит, — и пацаны, наскакивая друг дружке на плечи, кинулись к выходу. Перемена. Отдых. Они опять пацаны Самые настоящие пацаны. Наиль Хабибуллович отпускает и Кирсанова. Говорит, что сегодня не узнает Стасика. Я спросил, знает ли, что у него завтра соревнования по боксу?
— Знаю, почему не знаю? Да не в этом дело. Тебе бы поговорить с ним. По душам, понимаешь? — советует Наиль Хабибуллович. — И не откладывай, время — дороже денег.
Я смотрел на него, поседевшего, постаревшего и, главное, ставшего ниже ростом. На человека, который больше делает, чем говорит. Может быть, потому и ценят пацаны его слово. Нам тоже не говорил много, мы догадывались по виду, нравятся или не нравятся ему наши дела. Когда Борька Поп со сцены стащил говоруна Иволгина за штаны, Наиль Хабибуллович беззвучно хохотал, сидя на последней скамейке. Тело его сотрясалось в непоказном смехе. И парни решили, что правильно сделали, так с ними и поступать, с Иволгиными: по-рабочему.
Помню, мы сдавали квалификационную пробу. Моя работа уже получила оценку, я зачищал готовый комбинированный клупп, доделывал незавершенки, не связанный никакими срочными минутами. Его рука легла на мое плечо, заставила повернуться лицом.
— Вызывает тебя директор. О чем будет разговор, пока молчи. Иди. И молчи. Готовься.
Это было направление в техникум. Здесь же, в своем училище, я проходил первую в жизни педагогическую практику. Моим наставником был человек, освоивший педагогику не на школьной скамье. Кадровый рабочий. Фронтовик. Наиль Хабибуллович.
— Зачем говоришь много? — спрашивал после первого моего урока. — Не надо говорить много. Не говорить учишь.
Он первый сказал мне такие слова: «Если ты мастер, бейся за огольцов. Не давай в обиду».
Я запомнил твои слова, Наиль Хабибуллович.
Потом вернулся сюда же. Преподавал. Отсюда меня провожали в армию. Потом работал, учился. Спорт, как ни жалко, вовсе оставил. И вдруг — предложили возглавить училище. В чью-то голову пришла идея.
Тут я, в общем-то, растерялся. Пришел за советом. Он смотрел на меня, не улыбался, но потеплевшими глазами. Положил на плечо руку. Сказал: «За это я воевал». Ничего больше не прибавил. Да я и не спрашивал больше. Да что, всю жизнь только и возись с нашим братом, раздавай советы, рекомендации. Сколько таких, как я, прошло через его руки, почему он должен каждого всю жизнь наставлять?
Теперь я снова возле него. Но это по долгу службы я возле него. Какие нужны советы от старого мастера, уже вложившего в тебя душу? Но я не прочь был поговорить. Или хотя бы помолчать. Послушать, как пацаны в коридоре резвятся. Наиль Хабибуллович слушал возникшую тишину в классе, обдумывал какие-то вопросы жизни.
— Как съездил?
— Все хорошо.
— А как там? Довольны? — показал пальцем вверх.
— По-моему, не очень.
Он покурил, подойдя к форточке. Сказал:
— Ничего. Только не делай глупостей… — еще помолчал. — А им ты серьезно займись давай.
Я кивнул головой. Я знал, о ком речь. О Кирсанове. Я поверил в него несмотря на то, что следом, как клубы пыли за автомобилем, тянулись прежние его грешки. Наиль Хабибуллович не сказал ни слова, когда я направил Кирсанова именно к нему, в его группу. Стало быть, надо было.
Мы еще покурили. То есть курил он, а я слушал, как он сопит. И я пошел, когда прозвенел звонок и мальчишки чинно входили в класс. И еще обернулся. На мастера, глядящего мне вслед.
Потом — на двери: «Слесарный класс, гр. 9, эл. монтеры СЦБ».
Та же, девятая. Люди приходят, уходят, снова приходят. Сменяется поколенье за поколением, а номер группы, как имя собственное, как традиция, связывающая поколения, он остается.
Прежним, таким же молчаливым и неразговорчивым, только еще более умудренным жизнью, поседевшим и постаревшим, остается при этой группе мастер. Как перелетные птицы возвращаются к себе на родину, к давшим им жизнь гнездовьям, так и мы, люди, приходим иногда на старое пепелище, к родному гнезду. Просто так. Помолчать, покурить. Поглядеть, пока живой, на старого своего батьку.