— У меня руки все не доходят, — замечает Радик Динисович.
— Это что. Это кавалерийский наскок. Система нужна, постоянный контроль. Надо собраться да подумать над этим… Да, Радик Динисович, я собираюсь в отпуск. Ты не возражаешь?
— Иди давай. Встречай своего дружка.
— Но тебе кое-что передать надо.
Надо так надо. Он молча кивает.
Шумит, гудит столовая. Заправляется поколение.
XIV
Нелегко бывает вырваться из училища. Заедает текучка. Уход по вызову начальства — это тоже текучка. Я предупредил Анну Григорьевну, Радика Динисовича: ухожу.
Солнце ушло из нашего светлого вестибюля, краски интерьера, — главным образом, противоположной от входа стены, где изображен тепловоз с перспективой вдали из улицы зеленых огней светофоров — эти краски поблекли и потускнели. С новой силой вспыхнут они с утра. Но то будет не сегодня, то будет завтра.
А что ожидает нас завтра? Неправда ли, интересно, что ожидает завтра, вместе с утренним, радостным солнцем?
Э, да не лучше ли прогуляться пешком? У самого моего носа прогремел идущий под уклон к вокзалу трамвай. Впереди, шагах в десяти, я вижу спину Володи Вишневского, молодого мастера, держащего направление к остановке трамвая.
— Володя!
Оборачивается, ждет, когда догоню.
— Спешишь?
Он пожимает плечами: да нет. А что?
Я трогаю его за локоть:
— Проводи немного.
Говорим мы, понятно, о прекрасной погоде. О великолепной моей командировочной поездке. Договариваемся до международного положения. На пути, прямо на нашей улочке, — глубокий овраг, уютно застроенный, вымеренный шагами и объезженный вдоль и поперек на лыжах еще двадцать лет назад. На спуске Володя обогнал меня, зато на подъеме я оставил его у себя за спиной и обернулся посмотреть, как дышит.
— В гору лучше коротким шагом, Володя.
Некоторое время молчали, приводя дыханье в порядок.
— Так что у тебя на практике? В депо? Какую работу работаете?
— Да все уже, Юрий Иванович. Все. Тогда попросили котлован выкопать. Механизацию там не используешь — повернуться негде, а своих рабочих, ну, где у них рабочие, в депо? И хорошо заплатили, что же, у нас отвалились руки?
— А знаешь, почему депо обратилось прямо к тебе, минуя старшего мастера и Радика Динисовича? Не знаешь? Потому что дело это незаконно. В рабочее время, говорю, незаконно. Тебе надо было согласовать вопрос. Мы оказали бы помощь, какую надо. А так лишился первого места.
— Так, Юрий Иванович, елки-палки! Сколько об этом можно талдычить? Я же все понял. Надеюсь, вы не принимаете меня за дурака?
— Что ты, Володя, упаси бог. Спрашиваю в порядке контроля. Мы знаем, что ты способный, следим за твоей дорогой, может быть, поэтому в оценке твоей работы особая у нас щепетильность. Ты разве этого не чувствуешь, сам-то?
Вишневский сдержанно улыбнулся.
— Ну, вот… То лупите, можно сказать, в хвост и в гриву, то… Впрочем, не в пример вашим любимым старцам, я не знаю призеров непослушания, Юрий Иванович. Мое слово для учащихся — закон. К этому я приучаю ребят с первой минуты. И мне, как вы заметили, это неплохо дается. Так ведь?
— Да, Владимир Константинович, тебе это удается. Подавлять сопротивление. Не грубой силой, нет, личностью своей подавлять. Но, как думаешь, способствует ли это свободе мышления? Воспитывается ли, в конечном счете, сознательная дисциплина у молодых рабочих?
— Ну вот, снова здорово. Я уж теперь и не знаю, радоваться мне или плакать. Так вы ругаете меня или как?
Впереди, еще за одним, не очень глубоким оврагом, маячила большая светлая заводская труба, весело сверкающая в вечернем солнце.
— Плакать-то, вроде, нет никаких оснований. Но и радоваться… Да нет, безоглядно радоваться, по-моему, тоже не стоит, Разве вот хорошей погоде, зелени вокруг, скажем, на этой вот тихой улочке, да вон той, новой трубе, что сверкает на солнце. Хорошо, правда ведь?
Мы готовились к преодолению нового оврага. Молчали. Но этот поменьше, здесь мы даже не устраиваем гонок.
— У директоров есть свои трудности. Слова их расцениваются тут же как похвала или критика. Вот ты говоришь, я ругаю. А почему бы мне, как учителю, не высказать собственного мнения. Ведь я тоже учитель, что ж, у меня нет своего мнения? Хотя бы в порядке дискуссии?
— Дискуссии?
— Дискуссии.
Володя расплылся в улыбке, показал красивые зубы. Я рассиялся тоже на всю катушку. Так улыбаются только друзья. Коллеги.
— А что, Юрий Иванович, давно я хотел спросить: вы за собой, сами-то, признаете талант или не признаете? — Володя Вишневский сощурил дерзко карие свои глаза.