Глаза Бориса Попова нисколько не теплели от моих доводов.
— Я бы что тебе сказал на это? Во-первых, ты дурень. Не подымай брови, не горячись.
Сам он, Поп, горячился. Я слушал его, как положено.
— Дурень — это во-первых. Преступник еще. Это во-вторых. Какое ты имеешь право работать по двенадцать часов? Кто дал тебе такое право? Силы девать некуда? Наша Конституция тебе разрешила? Профсоюзы? Или жена позволила приходить домой на все готовое, только спать?.. Не перебивай, говорю! Потому что я тебе по-своему, по-рабочему говорю. Считаю, что ты, такой, как ты, и пацанам, и всему рабочему классу нужен. Я бы тебе сказал: плюнь. Уходи. Иди слесарем вот хоть в мою бригаду, но я же тебя насквозь вижу: твое призванье — учить пацанов.
Анюта издали смотрела потемневшими глазами, но в разговор не встревала.
— Слушай, Поп, ты где выучился говорить?
— Коротко говоря — в училище. И на работе. Повоюешь с такими, как Иволгин, — выучишься. Но ты не перебивай. Разговор о тебе.
Анюта слушала Борьку Попа. Грубые Борькины слова, неужели они доставляют ей удовольствие? Или не устраивает перспектива моего свободного времени? Или что? О чем она думает?
— А какая у него там роль? У Иволгина? — Борька Поп поинтересовался.
— У нашего-то с тобой товарища?
— Нашел товарища! — стукнул по столу. Не рассчитал: зазвенела посуда.
Анюта сочла нужным подняться, уйти. Предварительно заметила нам, чтобы не шибко гремели посудой, на что Борис приложил руку к сердцу. Выучился. Впрочем, не в пример нам, он и тогда кое-что смыслил.
— Я не подбираю выражений, ты извини. Но ведь что получается: передовой пост, источник рабочих кадров, ты собираешься уступить черт те кому, — понизил он голос, когда мы остались одни. — Это ты понимаешь, интеллигентская твоя душа?
— Ладно, староста. Раскомандовался. Поджилки трясутся… Завтра мы все пойдем на соревнования. Захватим Алешку. И мастера.
— Да, что он, Наиль Хабибуллович? Как он?
— Да как. Стареет. Увидишь…
В кухонной раковине плескалась вода.
— Он меня человеком сделал, — Борькино лицо приняло мечтательный вид.
— Одного тебя!
— Вот ты спросил: где говорить выучился… Знаешь, никому не рассказывал… Переболел какой-то болезнью — в детстве. Речь потерял. Хотя и заговорил снова, но трудно давалась мне устная речь. Понимаю, а выразиться не могу. Отец как пришел с фронта, работал со мной вместе, ходил за грибами, за ягодами. Заметил: труд благотворно влияет. Говорю лучше, нахожу слово быстрей. Думал, думал. И надумал отдать меня в железнодорожное училище. И он, и я потом поняли, что не ошиблись. Вот и все. Сейчас сам видишь, следов не осталось. Ну, роль труда, знаешь ведь, читал у Энгельса, в процессе превращения обезьяны в человека… Интересовался я поздней и учением Павлова. О второй сигнальной системе, ну, да и это ты знать должен. Все правильно. По-научному все верно. Квалифицированный труд человеку нужен хотя бы для его собственного развития. Ну, возьми восторг человека перед свершенным делом. Это его духовное пробуждение, взрыв дремлющих сил. Немой заговорил стихами! А процесс творческой фантазии — может быть, это есть высочайшее счастье человека, которое мы все разыскиваем и, как правило, не там разыскиваем. Нет, теперь если мне предложат вторую жизнь, я снова пойду в училище, где учат держать в руках молоток и зубило, где учат доводить размеры по микрометру. Снова буду рабочим. Так-то вот, Юрий Иванович…
— Если мне будет подарена вторая жизнь, я тоже пойду в жеуху.
— Вот там и встретимся снова! — воскликнул Борис Попов и захохотал.
— Занесло тебя, друг мой, черт-те куда. Нет-нет да увиделись бы. Хоть поругаться. Знаешь, как говорил поэт: знакомых тьма, а друга нет.
— У тебя что, друзей нету?
— Поэт говорил о друге, не о друзьях. Есть разница?.. Кстати, вызовем твою Ольгу. А то сам прикатил, ее бросил!..
— Без тебя не знаю. Дал уже вызов.
Грубиян. Дал уже. Хотя бы и дал. Какой был, таким и остался. Впрочем, не такой ли и я? Встретился с товарищем по жеухе, сделался таким же, прежним огольцом. Пусть на минуту, а все же вернулся в прошлое. Но отчего так хочется в прошлое? Хоть ненадолго, хоть глоток того, прежнего горького счастья и — снова, снова вперед, в будущее…
— Дал, говоришь? Поклянись!
— Тише ты! Аня спит, а ты кричишь. За нас с тобой наработалась. За двух олухов.
Мы прибирали оставшуюся посуду. После душа он сделал, по старой привычке, массаж. Поговорили. Глубокой ночью, когда не стало видно огней на улице, я оставил его одного.