Что тут началось! Любой стихийный бунт померк бы перед неистовым возмущением старушки, оставшейся без дневной порции сериала.
За поломку телевизора досталось всем — детям, их друзьям, внукам, производителям, властям. Когда Арев-тати взялась громогласно поносить президента, нервы у серьезных мужчин не выдержали, они попрыгали в свои штабные джипы и ринулись в ближайший магазин электротехники. Через десять минут перед бабушкой Арев стоял новехонький телевизор. Сериал, слава богу, только начался, и в доме воцарились спокойствие, тишина и мирные клубы сигаретного дыма.
С нами соседка тоже не особо церемонится.
— Ай ахчи! — кричит она мне. — Ну-ка марш в дом и смени юбку! Куда смотрит твой парень? Анамот! Мужики кругом, а она раздетая ходит.
— Что такое «ахчи»? — спрашивает Женя. — И «анамот»?
— Девочка, девушка. «Анамот» — бесстыжая. — Я лукаво улыбаюсь.
Женя внимательно изучает мою юбку. Потом смотрит на наших мальчиков.
— В чем-то она, пожалуй, права, — с расстановкой произносит он, — иди-ка переоденься.
Ну разве не прелесть эта бабушка Арев? Заставила Женьку ревновать!
Я вприпрыжку бегу в дом и меняю короткую юбку на широкую, из воздушного шифона, доходящую до колен, нежно-голубую, как незабудка. Женечка-то ничего не выиграл, новая юбка идет мне как никакая другая. Женская одежда, скрывающая многое, коварная ловушка для мужчины, чем больше ткани, тем надежнее расставленные силки. Какое глупое заблуждение, что, прикрывшись, женщина становится менее соблазнительной.
Порхаю по ступенькам, небрежно помахивая сумочкой, и вижу, что все сделала правильно: у Жени взгляд собственника превратился в раздевающий, так что главное не одежда, а нравитесь ли вы мужчине. Я нашла для себя подтверждение, и настроение у меня подскакивает до самой высокой планки.
Однако нельзя забывать о делах, тем более столь важных, как розыск Даниила и бабушкиных дневников.
Мы снова забираемся в малолитражку дяди Сурена, остальные парни набиваются в белую «ниву», как сердитые пчелы в улей; мальчики настроены воинственно — «нива» лихо уносится вперед, визжа тормозами на поворотах дороги, спускающейся петлями с Канакерского холма к центру города, туда, где кипит жизнь.
На Женю Ереван, в отличие от загородных памятников армянского зодчества, не произвел особого впечатления — город с советской основой и современными новостройками, сказал он. Из старинных сооружений сохранилось несколько церквей, центр застраивается безликими высотками; немногочисленные скверы истребляются растущими как грибы ресторанами и кафе; в начале девяностых из-за перестроечного кризиса и экономического спада, когда в республике не было ни газа, ни электричества, люди, чтобы обогреться, рубили деревья прямо в городских парках, особенно пострадал лес вокруг телебашни на холме Норк-Мараш, холм теперь голый, деревьев заново не высадили, оттого в Ереване участились пыльные бури. Я обещала показать Жене изумительные хвойные леса в Дилижане, месте рождения дедушки Вазгена, но и там нас ждало плачевное зрелище: словно острая гребенка прошлась по лесу, прореживая заросли и оставляя голые пни.
Капитализм не пошел на пользу стране, а лишь пополнил чьи-то карманы, но ереванцы, несмотря ни на что, любят свой город. Я тоже люблю Ереван — особенно за то, что можно бродить по нему всю жаркую летнюю ночь, наслаждаясь чувством свободы и безопасности, по улицам и площадям с поющими фонтанами; здесь, как в любом городе, есть свой дух, известный коренным жителям. Мне тоже доступна эта неповторимая аура Еревана, но Жене ее не понять — он петербуржец до мозга костей, уроженец прекраснейшего города с множеством противоречий.
Я многое наметила — поездку к моему любимому озеру Севан, в центр Армянской апостольской церкви Эчмиадзин, хочется побродить в стенах горных средневековых монастырей и крепостей, какие только успеем посмотреть.
Но главное, самое важное место, куда мне хочется сводить Женю, — к морскому памятнику на центральном кладбище. Когда-то бабушка привезла цинковый гроб с дальневосточной военно-морской базы, чтобы муж ее упокоился на родной земле, там, куда всю жизнь стремилась его душа. Правительство выделило военный транспортный самолет, что позволило привезти также обелиск, сделанный руками сослуживцев. На вершине его — маяк, по бокам — якорные цепи. Был еще крейсер у подножия памятника, но его оторвали и утащили вандалы; наверное, сдали в металлолом, а гроши пропили. Какое им дело до незнакомого офицера, но маяк стоит, как тот, Осиновецкий, тысячи раз обстрелянный, изрытый воронками от снарядов, спасший немало жизней и судов во мгле и в бурю.