Еще темно, но рассвет уже близок. И скорее угадывается, чем видна, линия фронта, прочерченная кривыми зигзагами траншей. Пора. Тахиров крепко обнимает своего старого друга Мамеда Широва, который остается здесь, в боевом охранении вместе со своим отделением.
— До свиданья, брат Мамед. Держись. Держись крепко.
Им известно, что нет на фронте более ответственного и более опасного задания, чем держать боевое охранение. Тем более здесь, где немецкие позиции совсем рядом, много ближе, чем свои, до которых надо пробираться по неглубокому ходу сообщения, тянущемуся посреди ровного поля почти километр.
— Прощай, земляк. Мы не подведем.
Нелегко придется Мамеду, думал Тахиров, возвращаясь из боевого охранения по уже засыпанному снегом ходу сообщения. Надо что-то придумать, ведь днем пробраться тут почти невозможно, разве что ползком, а пока проползешь километр! И никак не выходили из головы последние слова Мамеда, сказанные на прощанье:
«Кто знает, друг, что ждет вас… Если что… напиши домой. Только сам напиши, своею рукой!»
Не должен был думать об этом Мамед. Не к месту такие слова.
Впереди ловко пробирался сержант Иван Бондарь. Парню всего двадцать, а за плечами уже четырнадцать месяцев войны — с самого первого дня. Это его дивизию сменили туркменские части, дивизию, численность которой едва ли превышала численность полка. И Бондарь должен был уйти с передовой, но сам подошел к своему командиру:
— Разрешите остаться, товарищ капитан?
— В чем дело, сержант?
— Да ведь они пока тут разберутся. Я ж тут пузом знаю каждую кочку — ну и ознакомлю, что к чему. Новички же…
Лучшим разведчиком дивизии был Бондарь, другого такого найдешь не скоро. Но не в тыл просился боец — на передовую, как отказать такому?
— А найдешь нас? — только и спросил начальник разведки.
Но согласие дал. И сержант Бондарь Иван остался на передовой. «Вводил в курс дела» — так он это называл.
И все-таки тревога не давала Тахирову покоя. Уж слишком выдвинуто было боевое охранение и слишком слабая была с ним связь — одна нитка провода.
— Товарищ лейтенант, — обратился Тахиров к командиру взвода, лейтенанту Егорову. — Трудно придется охранению, если немцы попробуют их отрезать.
— Не думаю, сержант. Вряд ли немцы обнаружили, что в боевом охранении новые люди. Ведут себя тихо — значит, считают, что все по-прежнему.
Логично рассуждал комвзвода, ничего не скажешь. До сих пор бойцы успешно удерживали позиции боевого охранения, несколько попыток окончились для немцев плачевно. А теперь там одно из лучших отделений, которым командует опытный сержант…
И все-таки неспокоен был Тахиров. Но фронт — это не место для долгих рассуждений.
Не подозревал Тахиров, что на войне тоже может быть уютно и тепло. Но именно таким был блиндаж, согретый чугунной печкой и освещенный светильником из снарядной гильзы.
Спать…
Откуда это поле, покрытое алыми маками? И этот простор, желтый простор дикого клевера, и это синее небо. И почему все в снегу, который падает на цветы, сверкая в ярких солнечных лучах? Снег, едва коснувшись земли, тает, превращается на глазах в пар, становится облаком и стремительно движется в сторону гор, и вот уже сверкают молнии, и могучий гром сотрясает горы, заставляя огромные камни стремительно нестись по склонам, а навстречу им, к верной гибели, беззвучно крича что-то, с винтовкой наперевес бежит Мамед Широв.
«Куда ты, Мамед», — хочет крикнуть Тахиров, но слова его тонут в новом, еще более чудовищном раскате грома.
Проснувшись, он вскочил на ноги. Земля тряслась, с потолка сыпалась земля. Лампа-гильза на столе подпрыгивала.
— Тахиров!
— Слушаю, товарищ лейтенант.
— Оставайся у телефона, а я пошлю помощь второму отделению, — крикнул Егоров и побежал по траншее, на которую дождем сыпались осколки снарядов и мин.
Атака! Но где немцы? Тахиров хотел потянуться за биноклем, и в это время в нескольких десятках метров поднялась волна атакующих немцев в белых халатах. Как могли они оказаться так близко? Но мысль эта мелькнула и пропала, некогда было сейчас думать, надо было стрелять. И как на учениях, Тахиров аккуратно прицелился и потянул спусковой крючок. Он успел заметить, что немец словно споткнулся о невидимое препятствие, а сам уже целился, так же отрешенно, в стремительно приближавшуюся фигуру с автоматом…
«Еще один…»
Немцы накатывали на траншею, словно не думая о смерти. А впрочем, выбора у них не было, как не было у них возможности укрыться в чистом поле.