Тахиров выстрелил, не целясь, и огромный немец, уже вскочивший на бруствер, выронил автомат и рухнул вниз. Бежавший за ним споткнулся и по инерции прыгнул в окоп. Тахиров ударил его прикладом винтовки — но это было все, что он мог сделать. Вот она, смерть!
В тот же миг он увидел бежавшего по траншее комбата с автоматом в руке. Успела помощь! Комбат привел с собой находившуюся в резерве роту автоматчиков, и атака была отбита.
Подробности утреннего боя стали известны позднее. Под покровом ночи немцы миновали боевое охранение и незаметно подобрались вплотную к нашим позициям, скопив значительные силы для внезапной атаки. Сначала наступление было предпринято на левом фланге, а когда на помощь левому флангу пришло подкрепление справа, немцы устремились удвоенными силами на оголившийся участок, и трудно сказать, чем бы все это кончилось, опоздай комбат хоть на десять минут.
— Враг вполне реально мог прорвать фронт, — говорил на следующий день на партийном собрании майор Атаев. — Комбат Шияхметов, умело использовав находившуюся в резерве роту автоматчиков, сумел уничтожить нападающих, но вы, товарищ Егоров, поддались фактически на уловку врага и чуть было не допустили роковую оплошность.
— Лейтенант Егоров имеет отличные оценки по тактике, — заступился за комвзвода Шияхметов.
— Верю, товарищ капитан. Егоров действовал так, как его учили на занятиях. Но немцы тоже не дураки и, как мы видели, правильно учли эти чисто теоретические действия.
— Мы были уверены в боевом охранении, товарищ майор.
— Мы никогда не узнаем, что случилось с боевым охранением, — жестко сказал Атаев. — Все отделение во главе с сержантом Шировым погибло при атаке немецких автоматчиков. Эти бойцы искупили свою вину. Но с этого момента, — голос майора стал еще жестче, — с этого момента я требую, чтобы боевое охранение полностью выполняло свою задачу.
В тот же день по решению партийной организации командиром группы боевого охранения был назначен старший сержант Айдогды Тахиров.
Снег был глубок, и Бондарь только удивлялся, как это он ухитряется каждый раз ползать так быстро. Оказывается, правду говорят, что нужда заставит — всему научишься, и если не захочешь, чтобы нашла тебя вражеская пуля, то научишься ползать так, словно ты никогда в жизни не ходил выпрямившись. Бойцы посмеивались: «Смотри, Иван, не превратись в варана за время войны». И хотя Бондарь смеялся вместе со всеми, ползать он все-таки не любил. Лучше всего было двигаться перебежками, но командир разведки, отпуская его, взял с сержанта слово, что рисковать жизнью он не будет. «Ты, Иван, нужен мне до самого конца войны».
Потому и ползет Бондарь, таща за собою большую пустую канистру, ползет по глубокому рыхлому снегу, словно так и положено человеку ползать по родной земле.
А ползет он к роднику за водой. Какие бы ни были холода, бьет этот родник из-под земли и не замерзает. И что не менее удивительно — не течет никуда, тут же пропадает. Сколько себя помнит Бондарь, всегда бил этот прозрачный ключ. Но хотя сам он и родился здесь, и коров пас, и в школу ходил, ни он, никто другой в деревне не знал, что ключ-то не простой, а целебный. Это уж врачи в госпитале обнаружили. Вот и ползает сержант Бондарь по доброй воле каждую ночь к источнику за волшебной этой водой. Никто его об этом не просит, он сам надумал. И похвалы он никакой не ждет. Наоборот, командир роты ругается: «Ты кто, Иван, разведчик у меня или водонос?».
Ракета! Она взвилась, мертвенным белым светом осветив все вокруг, и Бондарь вжался в землю. Давно уже охотятся за ним фрицы, никак, поди, не могут понять, что это он ползает туда и обратно. Сколько осветительных ракет потратили, сколько снарядов, мин и пуль. Только напрасно стараются фашисты — им ли поймать разведчика, родившегося в этих местах. И снова ползет Бондарь к роднику, заставляя немцев ломать голову — из-за чего человек может рисковать жизнью. Не из-за воды же на самом деле, вон вокруг снега сколько, растопи и пей, да и Ловать под боком.
Пусть подумают фрицы перед смертью, авось поумнеют.
Да, никогда не замечал Бондарь, каким разным может быть снег. Лучше всего, конечно, когда он свежий и рыхлый — тогда ты не ползешь сквозь него, а словно плывешь. Одно удовольствие. Но беда, когда он замерзает, когда становится колючим и твердым, словно раскаленными иглами впивается в кожу. Сколько раз бегал здесь Иван до войны, и ни разу не пришло ему в голову лечь и проползти хоть десять метров. Сядет, бывало, на сани и мчится с высокого берега до самой реки, вздымая белые клубы снега. О лыжах только мечтать приходилось; попробовал, было, прокатиться на самоделках, да понял, что лучше пешком топать.