Но говорить об этом сейчас, при бойцах, он не хотел и поэтому ответил комбату:
— Вас понял, товарищ второй. Доложу об этом завтра.
Но сидевший рядом Гарахан услыхал слова комбата и закричал:
— Хорошая новость! Комбат приказал нас заменить!
Теперь Тахирову не было смысла откладывать разговор.
— Товарищ второй, — сказал он в трубку. — Я сам здесь останусь еще немного, а бойцы сейчас решат. Разрешите позвонить вам через час и сообщить список тех, кто желает смениться.
— А сейчас, на месте не можете этого решить?
Тахиров обратился к бойцам:
— Кто из вас хочет смениться?
— А ты сам что решил? — спросил Чакан-ага.
— Я останусь здесь.
— Рахим, а ты как?
Рахим посмотрел на Сону и торжественно, словно клятву, произнес:
— Остаюсь.
— И я остаюсь, — сказал Чакан-ага.
Это и было то, что Чакан-ага называл справедливостью, — их давно пора было сменить, и им предложили смениться. А вот теперь они решили остаться — сами, потому что стыдно показать, что ты устал больше других, да война и не место для отдыха. И даже Гарахан, чье сердце сжималось от страха, не хотел в этом признаться. И ему потребовалось, может быть, самое большое мужество, чтобы скрыть постоянно терзавший его страх и на вопрос, что он решил, ответить: «Остаюсь».
«Война — мать всего сущего, а также всех нас, война нас создала, закалила и укрепила». Так писал Эрнст Юнгер, единственный писатель, которого признавал гауптштурмфюрер Шустер. Все остальные писатели были просто бабы, не имевшие о войне никакого представления и по одному этому не заслуживавшие никакого внимания. Но этот Юнгер — парень хоть куда. Он прав — лишь война способна решить мировые проблемы. Кто силен, тот и прав.
Подумав так, Шустер отложил книгу, потому что даже своего любимого Юнгера он не мог читать помногу.
Увидев на столе сочинения этого писаки, майор Хильгрубер улыбнулся краешком губ: чтение как раз для таких, как Шустер, и, небрежно отодвинув книгу на край стола, развернул карту:
— Ну, давайте поколдуем, господин гауптштурмфюрер.
От Шустера не ускользнуло пренебрежение, с которым майор посмотрел на его любимую книгу. Но виду он не подал.
— Смотрите, господин майор. Видите? Вот здесь, севернее деревни Вас-си-ли-щи? Здесь, у подножья высоты, где расположена наша передняя линия, находится выдвинутый вперед вражеский пост. Его охраняет примерно одно отделение. По нашему плану рота штурмфюрера фон Викке должна незаметно окружить этот пост и через радиоустановку предложить окруженным сдаться. Если большевики захотят спасти окруженных, им придется действовать, а для этого им необходимо вывести своих солдат в открытое поле. Видите, какая широкая здесь нейтральная полоса? Подразделения русских, идущие на помощь по голому полю, найдут здесь свою смерть. Мы надеемся существенно ослабить в этом месте русские позиции и тогда силами всего батальона ударить по ослабленному флангу.
Майору Хильгруберу план операции понравился. Недурно, совсем недурно. Кажется, этот бывший мясник превратился в профессионального солдата. Вот только психология… Сам-то Шустер, конечно, был уверен в своем плане.
— А вы учли, гауптштурмфюрер, что окруженные русские могут не захотеть сдаться в плен и продолжать сражаться, даже под угрозой смерти?
— В моем плане, господин майор, учтено все. Какими бы ни были фанатиками эти большевики, они же не полные идиоты. Как только они убедятся, что помощи ждать не приходится, они сдадутся. Тем более эти ваши туркмены.
Хильгрубер поморщился.
— Возможная недооценка действий противника — одна из самых тяжелых ошибок, не так ли, гауптштурмфюрер? Я нисколько не сомневаюсь в достоинствах вашего плана и не сказал бы ни слова, если бы… если бы мы вели с вами этот разговор не в России. Здесь всегда надо помнить о возможных случайностях. К примеру, о большевистских фанатиках. Один такой фанатик, лежащий у пулемета, может порой заменить целый взвод.
— Именно поэтому, господин майор, мы выделили для этой операции целую роту.
— Хорошо, — сказал майор. — Желаю успеха.
— Считайте, что они у нас в руках, — ответил Шустер.
Майор Хильгрубер наблюдал за ходом операции в бинокль. Все шло гладко, точно по плану. Роте эсэсовцев, одетых в маскировочные халаты, удалось без единого выстрела окружить боевое охранение. Любо-дорого было смотреть, как ловко провели этот маневр автоматчики, почти неразличимые на белом снегу.
Награды наградами, но на передовой штурмфюрер Гюнтер фон Викке оказался впервые. То, что было до сих пор, вся эта тяжелая и неблагодарная борьба с партизанами, с этими бандитами, не имеющими никакого представления о воинском искусстве, воспринималась как необходимая, хотя и неприятная ему, профессиональному военному, дань приказу фюрера об обеспечении порядка. Никакого удовольствия от вида сожженных сел и плачущих русских крестьянок он не получал.