Долго тянулся этот день, непонятный, бесконечный, как дорога без цели. Не было стрельбы, не было распоряжений… Потом наступил второй. Война молчала, словно кто-то вдруг перекрыл поток ее трагических событий, которые ослепляли, оглушали и вертели Атласова четыре месяца так, что порой ему казалось, будто на свете только и есть что измученные люди в шинелях, бессильные вырваться из бесконечного кошмара…
И неделя минула. Война молчала. Фашисты отогревались невдалеке: в Маслове, Ямнах, Михалкове, в крестьянских избах, над которыми с утра до вечера стояли, как сосны, столбы дыма.
Кирилл Атласов все больше приходил в себя.
Теперь он уже с недоумением вспоминал о пережитом в Брянском лесу, когда вся прежняя жизнь его — города, электричество, книги — представлялась только давним-давним сном…
В середине ноября 290-ю стрелковую дивизию перебросили с южной окраины Тулы на северо-западную, на рубеж разъезд Некрасово — Плеханово — совхоз Приупский, с задачей: не допустить прорыва противника на Московско-Тульское шоссе, не дать ему сомкнуть клещи вокруг города.
Взвод Атласова оборонял Плеханово.
С высокой кручи, по которой двумя длинными порядками тянулся этот поселок, Кирилл теперь видел всю Тулу изо дня в день. Разделенная пополам неширокой Упой, она лежала на белой равнине, словно макет на столе, — то видимая до отдельного кубика-домика, то затянутая морозным туманом.
Подолгу смотрел Кирилл на черный город, поднявший к глухому небу каменные копья заводских труб, и думы его становились все спокойнее.
Как-то, будучи в городе, он увидел на Дульной улице бойцов тульского рабочего батальона — добровольцев. Они строили баррикаду. Атласов остановился потрясенный: кожанки, замасленные картузы, гранаты у пояса, пулеметные ленты через плечо, и в лицах суровая отрешенность и воля. «Да ведь это они штурмовали Зимний!..» — крикнул себе Кирилл, жадно и с благоговением разглядывая лица рабочих, их одежду, оружие. Особенно поразила его винтовка австрийского образца в руках высокого старика. Извлеченная после долгих десятилетий откуда-то из недр арсенала, она воспринималась скорее как реликвия былых побед, а не как оружие сегодняшнего дня. Длинная, с неуклюже вычурной широкой магазинной коробкой, эта винтовка выглядела наивно и смешно рядом с автоматом. И однако же, вместе с улыбкой она вызывала чувство почтения: такую винтовку семилетний Кирюша впервые увидел в руках своего отца, в день, когда бились красные казаки у станичного моста с конной сотней есаула Клеща и легли порубанные. Детство встало перед Кириллом, словно и не было между тем днем и нынешним двадцати одного года. Отчетливо, как никогда прежде, в его памяти возник дорогой образ. И, стремясь отцу навстречу, Кирилл протянул руки… и взял бережно тяжелую винтовку с ложем, темным от времени и ладоней…
Подолгу смотрел Атласов на черный город, раскинувшийся среди равнины, полоненной врагом, и глаза его становились зорче, а виски незаметно белели.
Впервые в жизни он не отвлеченно, не по-книжному представлял, а своими глазами видел и огромность Родины и Народа, и вечное единство их судеб; и ему открылись условность понятия «армия» и смысл торжественного слова «бессмертие». Он как бы разглядел наконец свое место на великой карте событий и времени, и то, что это место оказалось крохотным и схожим, как ячейка в сотах, с местами тысяч и тысяч других советских людей, не только не укололо его гордости, а, наоборот, осознание схожести и общности своей жизни и дел с жизнью и делами миллионов сделало его спокойнее и словно бы мудрее и устойчивее на земле.
Полки шли уже час.
Теперь Атласов чувствовал, какой леденящий ветер дул навстречу, но был рад ему: ветер гасил предательский скрип снега, помогал. Минут через двадцать головной полк должен выйти на правый берег. На бугре будет Маслово…
Вдруг Атласов остановился. Скрип снега за его спиной начал быстро отдаляться назад по тропке.
Лейтенант слушал, вскинув голову и почти закрыв глаза, — как делают, когда хотят разом слышать все кругом.