– Молодец, – похвалил польского генерала Абрамов и тут же спросил: – Но коли ты такой молодец, чего же у нас помощи просить не стал до того, как вам по мордасам надавали?
– Такое невозможно, – ответил Холлер. – Ни тогда, ни теперь, никогда, пока Мостяцкий у власти.
– Так, может, вам его, того… – предложил Абрамов, – от власти-то отстранить? – На недоуменный взгляд Холлера пояснил: – Ведь теперь у Мостяцкого, кроме армии, под началом и нет никого.
Холлер погрозил Абрамову пальцем:
– Не надо толкать меня на измену. Jeszcze Polska nie zginęła!
– Ну, ну, – примирительно произнёс Абрамов, и добавил: – Только если ждать, пока окончательно сгинет, кому вы будете нужны?
По мере приближения Ежова, группа офицеров распадалась, и когда маршал оказался в шаговой доступности от Судоплатова, их беседе помешать уже никто не мог. Поблёскивая нулЁвыми погонами, новоиспечённый генерал-майор вытянулся навстречу пусть и не непосредственному, но всё одно весьма высокому начальству. «Уже и нацепить успел? – подивился Ежов, имея в виду погоны, и усмехнулся. – Хват!» Впрочем, усмешку он спрятал внутри себя, тогда как Судоплатов, несмотря на все усилия, прямо-таки светился, как… «Медный самовар!» Спасибо за подсказку, Николай Иванович! Ну да, можно сказать и так…
– Поздравляю, Павел Анатольевич, – сурово, будто и не поздравлял, а отчитывал, произнёс Ежов, – с блестяще проведённой операцией!
Генерал-майор такой холодности вовсе не удивился. «Чует кошка, чьё мясо съела! – испытывая мстительное удовлетворение, думал Ежов, пожимая Судоплатову руку. – Интересно, как оправдываться за своё паскудство будет?» Похоже – никак. Не собирался обер-диверсант ни в чём оправдываться, ограничился кратким «Спасибо!» и стоял, почтительно глазами на начальство лупая. От растерянности Ежов не сразу нашёл, что сказать, а когда нашёл – было поздно. Сзади раздался знакомый голос со знаменитым кавказским акцентом:
– Ви, я смотрю, посредством мысли общаетесь? Всегда завидовал такому умению…
Чего-чего, а подкрадываться незаметно товарищ Сталин умел. Ежов повернулся на голос и принял стойку «а-ля Судоплатов». Сталин спрятал усмешку в усах.
– Товарищ Судоплатов, – обратился он через плечо Ежова, – вы не будете возражать, если я ангажирую товарища Ежова, а вы поищете себе другого собеседника?
За спиной прозвучало: – Никак нет! – и тут же: – Разрешите идти?!
Сталин кивнул, проводил глазами отходящего Судоплатова (о чём Ежов, разумеется, мог только догадываться), после чего перевёл взгляд на Ежова:
– Повторюсь: я мыслями обмениваться не умею. Однако читать мысли мало-мало научился. Поэтому, если ты, конечно, не возражаешь, может, я тебе отвечу на вопросы, которые ты хотел задать Судоплатову?
– Не совсем понимаю, о чём речь, – ответил Ежов, – но тебя, Иосиф, всегда готов слушать со всем вниманием.
– Хорошо, – кивнул Сталин. – Тогда давай пройдёмся до моего кабинета?
Обставлен кабинет председателя ГКО СССР скромно, но кресла были всё ж таки мягкими. Ежов наслаждался отдыхом и тихо сожалел, что по разным соображениям не поставил у себя в кабинете такие же.
Сталин меж тем закончил раскуривать трубку, сделал пару затяжек, потом заговорил:
– Состав группы я утверждал лично. По кандидатуре твоего сына, понятно, вопросов было больше всего. В первую очередь, не слишком ли он молод и неопытен, чтобы участвовать в такой серьёзной акции? По части неопытности Судоплатов меня быстро убедил в обратном, тебе эти аргументы и самому хорошо известны, правда? – Ежов кивнул. – Оставалась молодость. И тут Судоплатов разом положил меня на лопатки, сказав: нам и нужен такой «зелёный» на вид офицер, чтобы вызывал меньше подозрений. Другого кандидата с такой подготовкой и безупречным немецким у меня нет. Это он так сказал, а я поверил и согласился. Я поступил неправильно?
Сталин ждал ответа, и Ежов замешкался лишь на пару секунд, за которые успел подумать: «Такие ребята есть, но про них Судоплатов мог и не знать. А Николка его ученик. Так что всё правильно!»
– Нет, Иосиф, ты поступил верно, – твёрдо сказал Ежов. – И не в том мой вопрос к Судоплатову: должен или не должен мой сын участвовать в операции, а в том, почему меня об этом не поставили в известность?
– Я посоветовал Судоплатову напрямую этого не делать, – пояснил Сталин.
– Напрямую? – удивился Ежов. – Это как?
– План операции в конечной инстанции утверждал ты. Однако списочный состав группы к плану приложен не был. Есть у вас такое негласное правило, верно?
– Верно, – подтвердил Ежов, – из соображения пущей безопасности.
– Вот, – улыбнулся Сталин. – Однако если бы ты потребовал, то список лёг перед тобой на стол, это ведь тоже верно?
– Верно, – кивнул Ежов, понимая, куда клонит Сталин.
– Но Судоплатов меня уверил, что ты этого не сделаешь, и оказался прав. А просто сообщить тебе о сыне я ему запретил.
– Почему?
Прежде чем ответить, Сталин сделал очередную затяжку:
– Хорошая вещь, трубка, помогает брать паузу как бы незаметно. Почему, спрашиваешь? Я ведь, как ты знаешь, тоже отец. Взял и просто поставил себя на твоё место. Ну, знал бы, и что? Всё одно ведь отправил бы, скажи, отправил?
– Отправил, – подтвердил Ежов.
– Ну, так, а я про что? И мучился бы потом до конца операции: страх за сына плюс ответственность перед женой, если, не дай бог, что не так… Вот я и решил взять эту заботу на себя.
«И что мне теперь делать? – думал Ежов. – Встать, подойти, пожать руку, проникновенно поблагодарить? А вот хрен тебе!»
– Ладно, проехали! – сказал Ежов, с сожалением покидая уютное кресло. – Скажи лучше, Иосиф, с наградами-то моему отпрыску не переборщили?
– Да нет, – пожал плечами Сталин, которого, похоже, чёрствость Ежова всё-таки задела. – Роль твоего сына в операции – ведущая. Так что и орден Боевого Красного Знамени, и внеочередное воинское звание – всё по заслугам!
«Ну и фиг с ним! – думал Ежов, покидая кабинет, про обиду Сталина. – Не такой я ему уж и большой друг, не то, что Шеф».
Обида ли стала тому причиной, но вручать награды по закрытому Указу поручили Ежову (Обычно Сталин любил это делать сам). Из тех, для кого участие в операции по освобождению президента Польши Николая Ежова-младшего явилось неожиданностью, на церемонии присутствовали два человека: Госсекретарь СССР Жехорский, который олицетворял верховную власть, и генерал-инспектор ГКО СССР генерал-лейтенант Абрамова, представляющая ведомство товарища Сталина.
19-декабрь-39. И жизнь, и слёзы, и любовь…
Если подруга прячет глаза, значит, какая-то гадость вертится у неё на языке, но в лоб она её выговаривать не намерена, потому мямлит:
– Даже не знаю, как тебе сказать…
– Если тебе затруднительно произнести это по-русски, – пожала плечами Анна-Мария, – скажи по-английски, или по-немецки, я пойму. На худой конец, можешь изъясниться на французском…
«Теперь точно обидится и выложит всё разом», – подумала Анна-Мария, и не ошиблась.
– Твой отец и Евгения подали заявление в загс.
– Откуда знаешь?!
– Неважно. Меня просили не говорить. Только это правда. Извини, мне пора…
Подруга, так и не подняв глаз, встала и ушла, а Анна-Мария осталась сидеть на скамейке, переваривая услышанное. Первое, что пришло в голову: может, врёт? Но потом Анна-Мария вспомнила: подружка как-то обмолвилась, что её близкая родственница работает в загсе. Значит, правда. Но тогда, получается, самый близкий на свете человек предал её? Папка ведь обещал, что в ближайший год никаких свадеб не будет, а сам не продержался и полугода. Может, зареветь с досады? Она, верно, так бы и поступила, окажись рядом родное плечо. Упала бы в объятия мамы-Оли или мамы-Таты, и ревела в своё удовольствие, пока не выплакала всё горе до последней слезинки. И тогда, наверно, поступила бы иначе, чем намерена поступить теперь, когда глаза остались сухими…