- Илатони! - позвал он. - Достань воду.
Стараясь не смотреть на мясо, Илатони достал из сумки мех с водой и поднес к Сарафиру.
- Сольешь?
- Только уйди отсюда, - попросил ангел.
Место, где стоял усит, было всплошную залито кровью.
- Нельзя мешок оставлять.
- Давай я отнесу.
- Ты его не поднимешь… Ладно, пусть лежит.
Сарафир отошел от кровавого места и с помощью Илатони вымыл руки. Потом вернулся за мешком и перенес его на поляну.
- Все, можно ужинать, - вздохнул Сарафир и, порезав оленину на куски, нанизал их на длинную металлическую спицу (она была в узком, едва заметном боковом карманчике тех же ножен, в которых были мечи) и принялся поджаривать мясо на костре.
Когда Сарафир начал есть, Илатони обнаружил, что вид жаренного мяса не вызывает у него отвращения и тоже рискнул поужинать.
- Вот почему я предпочитаю пешком ходить, - заметил Сарафир, - если бы мы шли пешком, наверняка нашли бы грибы или ягоды.
- Я ничего не видел, - пожал плечами Илатони, дуя на картошку, которую только что достал из золы. - Завтра найдем. Надо будет найти, потому что запасов из сумки на долго не хватит.
- Не думаю, что в старом лесу мы много чего съедобного найдем. Лучше запастись до того, как мы войдем в него, - согласился Сарафир.
Илатони поднял на него взгляд и долго задумчиво смотрел. Себе-то Сарафир в любом месте нашел бы чего съедобного. Одного оленя ему хватит на неделю. Сарафир не заметил внимательного взгляда ангела. Он воспринимал как само собой разумеющееся, что теперь, когда они в одной упряжи, ему, как сильнейшему, надо брать ответственность за сохранение двоих. Да еще и коня и собак. Шесть живых существ в его распоряжении. Одно из которых умеет ныть и жаловаться. Ответственность, к которой он не привык, но принял как то, что солнце всходит на востоке.
Собаки улеглись между костром и конем. Василек добропорядочно хрустел травой. Сарафир лег спиной к костру, Илатони лег по другую сторону от огня, закутавшись в крылья, и почти сразу уснул. Костер скоро погас, а Сарафир еще долго лежал в темноте и смотрел на звезды, видные в широкий просвет между кронами.
Он принял решение, что не даст отцу умереть. Пусть надежды было мало и она была едва видна, он зайдет даже в самую темную глушь, сделает все, что понадобиться, но не позволит умереть тому, кто через собственное кровавое сердце сделал из Сарафира того, кто он есть. Не фермером, запертом в душном доме ночью, а днем горбатящимся на полях, а свободного от страха убийцу, пусть и не принимаемого обществом.
Сарафир прислушался к едва слышному дыханию ангела. Он тоже наверняка рад что есть, кем есть. Наверно, подумал Сарафир, в мире нет существа недовольного своим существом. Может, живые радуются тому, кто они есть, потому что это дает им свое место в мире. И никогда бы ни с кем не поменялся, потому что не знал бы, что делать на чужом месте. Сарафир оглянулся и взглянул на белого Илатони. Сейчас у них одна цель, но место у каждого свое.
Сарафир лежал на твердой земле, на сыроватой траве, смотрел на звезды и понимал четко и ясно, что сейчас и с самого начала он на своем месте. И не важно, насколько темно вокруг, он все равно будет смотреть на звезды, или хотя бы искать их. И пусть отец не беспокоиться - с того самого цыпленка двадцать лет назад и до сих пор не было принято ни одного неправильного решения.
Часть 8
Илатони чуть вздрогнул и проснулся. Приподняв крыло, он выглянул из-под перьев. Солнце еще даже не намекало про себя. Была как раз та самая темная и холодная пора, предшествующая рассвету. Сарафир лежал по привычке спиной к погасшему костру, подложенной под голову рукой держал рукоятку меча. Илатони не сомневался что стоит ему неосторожно шевельнуться, и усит привычным рефлекторным движением отрежет ему что-нибудь еще до того, как проснется.
Илатони приснился ужасный сон. Было очень много крови, мертвых тел, и среди всего этого стоял Сарафир, с меча которого капало густое и красное. Сарафир все-таки стал воином в этом сне. А Илатони в этом сне думал только о том, что если Сарафира в такой резне ранят, он не сможет ему помочь. Эта мысль населяла его от макушки до пальцев и сковывала таким ужасом и отчаянием, что эти чувства остались даже после пробуждения.
Собаки подергивались во сне и тихо поскуливали. Только Волчара был спокоен. Илатони посмотрел снова на Сарафира. Ничего плохого тому, судя по всему, не снилось. А может, уситы не видят снов? Или не воспринимают их? Было холодно, а Сарафир лежал на голой земле. Наверное, потому он и спал всегда на боку. Собаки лежали, сбившись в кучу, лошадь стояла, Илатони грели крылья. Пожалуй, Сарафиру было хуже всех спать. Интересно, у него возникла такая мысль? Хотя бы тень такой мысли.
Илатони усмехнулся. Нет, наверняка не возникла. Он даже в этом направлении не думал. Сарафир был большим хищным зверем, и физические неудобства воспринимал спокойно, как все дикие животные. Илатони подумал, что вряд ли ему удастся приручить этого зверя… но так хотелось его погладить. И не лишиться руки при этом.