— Вы хотите со мной поговорить? Входите, на улице сейчас холодно! — И вразвалку, походкой моряка, он пошел впереди, открыл одну из дверей и пригласил гостя в комнату.
3
Желтый свет лампы преломлялся в шлифованном стекле винных рюмок. Хрусталь и вино рисовали на белоснежной скатерти стола золотистые пятнышки со светлыми искрящимися лучами. Теплым блеском отпивала жемчужно-матовая чайная чашка. Она стояла на столе, чинная и спокойная, такая же спокойная, как и рука, которая протянулась к ней. Эта холеная рука принадлежала известному хирургу д-ру Бергеру. Не вставая со своего места, он немного подался вперед. Свет от торшера бросил при этом светлые блики на его гладко зачесанные назад волосы. Стекла очков в роговой оправе сверкнули при этом.
— Почему задерживается Тербовен?
Д-р Бергер задал этот вопрос хозяину дома, адвокату Яну Хофстраату, который тоже сидел в глубоком кресле и задумчиво следил за дымком из своей трубки. Он ответил не сразу, все так же задумчиво продолжал он смотреть, как поднимался и вновь опускался серый дымок, образуя нежные маленькие облачка, вспыхивал серебром, попав в круг света, образованный лампой, и, продолжая плыть дальше, сливался с голубоватым дымком от сигареты, которую курил редактор Рене Роньяр, третий человек, сидевший за маленьким изящным курительным столиком в кабинете Хофстраата. Роньяр, родившийся на юге Франции, был темноволосым веселым и остроумным человеком. Рядом с высоким и стройным врачом и грузным адвокатом он казался маленьким и хрупким.
Вместо адвоката ответил Роньяр:
— По всей вероятности, что-то случилось! Когда я сегодня разговаривал с ним по телефону, он был очень взволнован. С Петером Тербовеном это редко бывает.
Хофстраат взял рюмку и благоговейно отпил немного вина. Медленно ставя рюмку обратно на стол, он сказал:
— Правильно. И мне не хотелось бы пока ничего добавлять. Подождем его самого. Дело чрезвычайно важное, и ему хочется посоветоваться с нами.
Хофстраат, как всегда, хорошо владел собой — лицо его было непроницаемо и спокойно.
— А по какому вопросу он хотел с нами посоветоваться? — спросил д-р Бергер.
— Не знаю. Я могу лишь сказать, что речь пойдет о его отце.
Трое задумались и замолчали. Хофстраат не хотел касаться подробностей, а возможно, он действительно больше ничего не знал. Размеренным движением он выбил пепел из трубки в пепельницу.
Наконец Роньяр, заинтригованный, не выдержал и спросил:
— Может, появилась новая версия? Или он какие-нибудь следы?
Адвокат в ответ лишь пожал плечами.
— Не знаю. Подождем его прихода.
Роньяр, довольно улыбаясь, небрежно спросил:
— К чему такая таинственность, дорогой Хофстраат? Ведь сейчас уже ни для кого не тайна, что у д-ра Нево имеются определенные намерения.
Бергер удивился:
— Намерения? Какие намерения?
Но на Хофстраата слова Роньяра, казалось, не произвели никакого впечатления. Он спокойно ответил:
— Ну и что? — При этом он испытующе посмотрел на редактора.
Тот, нисколько не смутившись, заглянул в свою рюмку, элегантным движением стряхнул пепел с сигареты и ответил без своей обычной игривости, сильно растягивая слова:
— Я вряд ли ошибаюсь. Переняв научное наследие профессора, он пытается теперь стать его преемником и в личной жизни.
— В этом нет ничего удивительного, но добьется ли он успеха, — вот в чем все дело! — ответил Хофстраат почти равнодушно.
— Не будьте так наивны, Хофстраат. Вы, как специалист по бракоразводным делам, должны знать женщин, — насмешливо заметил редактор.
Бергер возмутился:
— Вы же знаете госпожу Тербовен! Как вы можете утверждать такое? Нет, это невозможно!
— Я вообще ничего не утверждаю. Просто, мы, репортеры, очень хорошо информированы.
— Вы, дорогой Роньяр, совершаете ошибку, вынося суждения обо всех женщинах на основании своего опыта.
Бергер добавил:
— Кроме того, госпожа Тербовен — не вдова, ее супруг не умер, а только исчез! Так ведь, Хофстраат?
Тот кивнул в знак согласия.
Роньяр промолчал. Он откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и сказал многозначительно:
— Что ж, может быть, Нево знает обо всем этом лучше!
Бергер удивленно посмотрел на Хофстраата, тот ответил на его взгляд. Он машинально взялся за очки, неторопливо протер их стекла и сказал, чтобы нарушить гнетущую тишину: