— Спасибо вам. И одновременно я хотел бы попросить у вас прощения за то, что иногда я испытывал некоторое недоверие к вам. Не мог же я предполагать…
— Не надо об этом, господин Тербовен, — ответил Хофстраат. — Ваше недоверие вполне оправданно.
— Но мне хотелось бы вас попросить остаться другом нашего дома и впредь.
— А почему вы думаете, что должно что-нибудь измениться, мой дорогой Тербовен?.. Ведь все мы надеемся на скорое выздоровление вашего отца!
Туг уж врач больше не смог сдержаться:
— А что, дорогой Тербовен, если мы попытаемся вылечить вашего отца с помощью энцефалографа? Как вы к этому отнесетесь?
— А как вы себе это представляете, дорогой Бергер? — спросил Роньяр.
Врач начал рассказывать о своем плане, все внимательно слушали его.
— Вы как-то говорили, что человек не в состоянии противиться тем мыслям, которые внушает ему ваш энцефалограф. Это верно?
Петер кивнул.
— Значит, мы можем навязать вашему отцу определенные мысли.
Хофстраат поочередно посмотрел на всех присутствующих.
— Я не задумываясь предоставляю себя в распоряжение для приема этих мыслей. — А потом добавил со скрытой улыбкой: — У меня же есть опыт в этом деле.
36
Казалось, что профессор спит, — так спокойно и неподвижно сидел он в удобном кресле, которое оказалось роковым для Нево. В комнате было тихо, слышно было лишь слабое гудение, исходящее от работающего энцефалографа, рядом с которым стоял сын профессора.
Его лицо было напряженным, рука обхватила одну из ручек аппарата.
Д-р Бергер стоял перед профессором, который спал в кресле, и поглядывал то на часы, то на лицо своего друга — некогда подвижное и одухотворенное, а теперь усталое и ничего не выражающее.
Никто не произносил ни слова.
Для Петера эта попытка была решающей.
Бергер, напротив, наблюдал за ходом опыта с непоколебимым спокойствием. Ему, хирургу, часто приходилось стоять рядом с человеком и ждать исхода величайшей борьбы.
Остальные сидели в соседней комнате — Бергер строго-настрого запретил им переступать порог лаборатории. Только госпожа Тербовен была в комнате, где проводился опыт.
На работающем аппарате появилась красная контрольная метка — лента с записанными мыслями кончилась. Петер выключил аппарат и посмотрел на доктора Бергера.
Тот еще раз бросил взгляд на часы. Ближайшие минуты покажут, удался ли опыт.
Пациент не шевелился. Он спал. Бергер наклонился к его лицу. Потом поднял голову и взглянул на Петера. Петер кивнул.
Наступил решающий момент. Бергер мягко погладил профессора по голове — он будил его, возвращая к действительности.
С трудом, словно после глубокого наркоза, пациент открыл глаза. Сначала он бессмысленно смотрел куда-то вдаль, потом его застывший взгляд обрел жизнь. В его глазах появился мягкий свет, свидетельствовавший о возвращении разума.
Затаив дыхание, Петер выжидающе смотрел на отца.
Губы профессора зашевелились. Робко, словно не веря глазам своим, он тихо сказал: «Петер».
Прежде чем сын успел опомниться, госпожа Тербовен с ликующим и счастливым возгласом вскочила со своего места, бросилась к мужу и разрыдалась.
Заметив, что и его глаза наполняются слезами, Петер не знал, как себя вести.
В этот момент к нему тихо подошел Бергер и молча пожал ему руку.
Петер безмолвно кивнул, а врач вышел за дверь, чтобы позвать остальных.
37
Крыши домов были освещены мягкими солнечными лучами. Солнечные лучи падали в Главную аудиторию, освещая темные деревянные панели и коричневые скамьи, на которых уже сидели бесчисленные поколения студентов.
Переполненный зал гудит, словно потревоженный улей. Делегаты Европейского географического общества, собравшиеся на эту чрезвычайную конференцию, беседуют друг с другом. Сюда прибыли делегаты из многих крупных стран: французы и итальянцы, поляки и румыны, англичане и индийцы, бразильцы и шведы. Европейское географическое общество уже давно перестало быть только «европейским». Его представители живут в Сиднее, Рио-де-Жанейро, Хельсинки, — общество стало всемирным. Его председатель предоставляет слово профессору Чехину, который сидит в первом ряду с Хофстраатом и профессором Тербовеном.
В зале тишина. Все знают, что это заседание посвящено величайшему изобретению профессора Тербовена и что сейчас Чехии будет рассказывать о борьбе, которую приходится вести науке против темных махинаций тайных капиталистических трестов, чтобы сохранить изобретение для мирных исследований.